Не обращая внимания на разумные увещевания супруга, девушка осторожно посадила несчастного котенка на пол возле печи.

— Вы сами, главное, дом не загадьте, — парировала, ставя рядом с бедолгагой большую чашку с молоком, ловко согретую в чуть светящихся оранжевым светом ладонях — Прекратите вопить, ровно жидко обделанный, льерд Приезжий. Идите, кстати, мойтесь. Купель давно готова. А я уж потом… Пока же тут сейчас, быстренько, всё уберу… Да ты мой масенький, проголодался… Кушай, кушай, драгоценный.

Последние ласковости были адресованы котенку, жадно припавшему к жирному лакомству и задравшему вверх толстый, пушистый хвост.

— Эмелина, — простонал Ланнфель, бессильно разводя руками — Лиймы растут очень быстро! И вымахивают со свинью. Ручным этот зверь никогда не станет. Пройдет совсем немного времени, и твой «масенький» перегрызет тебе глотку, пока ты будешь спать. Вот, что тебя ждет. Ясно?

Поняв, что его не слушают, вольник вышел прочь, раздраженно плюнув и покрутив у виска, обратив сей невежливый жест к спине и плечам жены, обтянутым розовой тканью знакомого уже, домашнего платья.

— Дурища, — продолжил ворчать, уже раздевшись и погружаясь в горячую купель, пахнущую медом и травами — Эмми идиотка! Бить её бы надобно… Но это потом. Позже…

Откинув голову, прикрыл глаза. Ощутив, как ароматная вода ласкает тело, почувствовал тепло, настойчиво проникающее глубже, к закаменевшему сердцу…

«Добро пожаловать домой, — внезапно и тяжело ухнуло в обоих ушах, сдавило виски горячим обручем, сразу же исчезнув — Я тебя ждал. Долго ждал, чтоб сказать…»

Ланнфель очнулся также резко, как и впал в забытье. Очевидно, он задремал, уронив голову на каменный край купели.

— Тьфу, — сплюнул, резко садясь — Развялило — то как…

Быстро намылившись, ополоснулся, стараясь не обращать внимания на колючий холодок, тронувший мокрые плечи и шевельнувший влажные волосы.

Откуда бы взяться холоду? Никаких окон купель не имеет… А явно ведь, поддувает где — то. Из под пола? Плохо заделали стыки, оттуда и тянет!

— Потом надо бы глянуть, — сказал сам себе, ещё раз ополаскивая лицо — А то придет зима, и будем мыться в леднике… Завтра всё просмотрю.

Наскоро закончив, неуклюже выбравшись из купели, вольник с наслаждением отерся жестким полотенцем. Натянув на влажное тело рубаху и штаны, мельком отметил, что вот теперь уже по полу и не несёт сквозняком.

Может, показалось? Надергался с этой Серебрянкой. Да ещё и задремал же… Ясно, что дрёма и волнения всё спутали. Устал. Вымотался. Спать надо.

…Ужинали много позже, в отчищенной до блеска кухне.

Правда, Эмелина вяло посопротивлялась, что есть полагалось бы в столовой, но супруг остановил её.

— Здесь накрывай, — велел он — В кухне поедим. Тебе же меньше мороки, Эмми. Вот потом, разживемся слугами, так и будем фасон вертеть. Пока так. Давай, что у тебя там?

Жадно проглочен был Диньером и мясной пирог, и горячий бульон, и зерняная каша, брызгающая маслом, и крепкий, невероятно сладкий чай, отдающий сухими фруктами, уходящей осенью и уютной грустью.

— Слышишь, Серебрянка, — спросил, лениво ворочая языком — Ты сейчас мылась, там льдом по полу не тянет? В купальне, я имею ввиду?

Льерда Ланнфель отрицательно покачала головой. От этого легкого движения колыхнулся сытный кухонный жар, пронизанный, ровно золотистыми нитями треском топящейся печи, ароматами блюд и громким мурчанием лийма, скрутившегося в углу в крупный, меховой ком.

— Нет, — ответила, украдкой облизнув пальцы — Ничем там не тянет. Наоборот жарко, ровно у Гран — Талльского Вестника в пасти. Я перестаралась! Перегрела воду.

После ужина, развалясь на лавке и прижавшись спиной к теплой стене, Ланнфель закурил.

Выдыхая пахучий дым, наблюдал, как жена убирает со стола. Двигалась Эмелина проворно, только на какие — то мгновения замирая, осваивая выемки, края и углы нового для неё дома…

Чужой огонь слушался её. Принимал, ластился к рукам, к телу, к дурацкому, розовому платью. К самой Сути молодой Хозяйки.

Магичка будто танцевала теперь!

Шаг, поворот. Шаг, поворот. Наклон! Ещё шаг. Ещё поворот…

— Не курили б вы здесь, льерд! — брюзганула, как песок просыпала — Завоняете всё, потом век не выветришь. Шли бы на улицу, либо на балкон. Не выношу этой гадости в доме. Вот папаша никогда себе не позволяет тако…

Ланнфель в ответ только хохотнул:

— Помолчи, дорогая. Твой кот больше навонял, чем я.

Несправедливо обвиненный зверь тряхнул ушами и, обиженно «мрякнув», растянулся во весь рост, прижавшись к печи округлившимся от обильной еды брюхом.

— Ладно, — наконец закончив, Эмми отерла салфеткой влажные руки — Идемте спать. Наверх, да?