Анатолий хотел повторить что-то о «всехней красоте», но промолчал, рассматривая безделушки, рассыпанные на витрине.

А когда поднял голову — девушка скрылась в толпе.

На большой перемене я слышала, как мои новые подружки шушукались:

— Что она за птичка, эта Марина Боса?

— Говорят, вокруг Европы путешествовала.

— Похоже. Обратили внимание — туфельки. А чулки какие!

— А платочек видели, с обезьянами? В школу в нем не показывается. Но я случайно встретила на улице.

— Девочки, после уроков непременно пойдем провожать Марину Боса. Надо освоить новенькую.

Новенькая — это я. Перевелась сюда в конце первой четверти. Дядя Григорий тяжело заболел, все стало как-то по-иному, все трудно, неспокойно в семье, и тетя Клара сказала, что мне лучше вернуться домой, к старикам.

— Он скоро поправится, — говорила мне на вокзале тетя Клара, — я верю… Очень, очень верю… И тогда к Первомаю…

Так и живу теперь в ожидании Первомая. Здесь, в школе, я все еще новенькая; ребята давно сдружились, разбились на группы и команды, на дворовые орбиты. Класс жил, конечно, общешкольной жизнью, и я легко вошла в это общешкольное, как всегда бывало, в лагерях, экскурсиях, в летних поездках к морю — в поезде и на пароходе, на пляже и в горах, в палаточных городках и гостиницах, всюду сразу находились друзья. Но все же у ребят было что-то свое, устоявшееся за долгие годы совместной учебы, и я это сразу почувствовала.

Только с Олегом Корабельным мне было проще, свободней говорить.

Хлопец он такой, с легкой душой, доверчивый. Сидели мы на разных партах, и это хорошо — рядом всегда тесно, цепляешь локтями и знаешь, какой завтрак из дома принес. Не то чтобы мы сдружились, но как-то всегда видели друг друга. Говорю с девчонками или с кем-нибудь, а вижу Олежку. Краешком глаза. А если не вижу, угадываю, что он здесь, близко.

Возвращаясь домой, мы могли хоть всю дорогу молчать, и нам не было скучно. Или перебрасывались обычными замечаниями: тепло, холодно, будет дождь, что в кино, что по телику, какая команда выиграла, да мало ли о чем. Он никогда не провожал меня до самого дома, да я и не просила. Дойдем до нашего всегдашнего угла и — до завтра в школе!

Еще одно (теперь мне кажется это странным): мы никогда не говорили о школе. Как будто ее не было. Впрочем, чаще всего возвращались всей компанией, все, кому в нашу сторону. Но и тогда мы оказывались вместе — Олежка и я.

Кругом уже просохла земля, и ребята катят на великах, а на пустыре нашем не вылезешь и, чтобы пробраться на шоссе, нужно тащить велосипед на себе.

Олежка успел загореть, появились веснушки и вообще как-то изменился, исчезла молчаливость, может часами говорить о музыке, знает все оперы, все хоры и арии. Память у него безотказная, целые поэмы декламирует. Или пересказывает содержание. Наполнен он всякими мечтами и планами, даже когда молчит, кажется, что молчит о чем-то.

И мне хочется рассказать что-нибудь о себе, заветное.

Мечтаю стать актрисой, но все девочки мечтают о том же, и я избегаю говорить о театре.

— А мое любимое — велик, — уверяю Олежку и сама начинаю верить в свое спортивное счастье, — правду говорю: все мальчишки утверждают, что я резво гоняю машину.

— Давай когда-нибудь покатаемся вместе!

Я молчу, неохота признаться, что у нас на пустыре сейчас с великом не проберешься.

А дома пристаю к брату:

— Когда, наконец, переедем в новые дома?

— К маю. Не позже — к осени. А что? Тебе не нравится наша хата?

— А тебе нравится? Весь завод новоселье справил. Одни вы очереди дожидаетесь. Даже ни разу не пошел посмотреть, где строится!

— От этого дом скорее не вырастет.

— Все уже ходили смотреть. И мебель заранее подобрали. А ты что, особенный?

— Не особенный, а характер спокойный. Не могу об этом с утра до вечера думать.

— Это знаешь почему? Знаешь, почему спокойный? Неженатый. Вот. Женишься, сразу забегаешь, полетишь этажи проверять. Еще и крик поднимешь: мне, мне, мне первому!

— Ишь ты, образованная!

После уроков девочки догнали меня на улице:

— Мы с тобой, Марина!

Мери Жемчужная произнесла это так решительно, словно собиралась следовать за мной на край света.

— Напрасно выглядываешь Олежку Корабельного, — тараторила Жемчужная, — он остался на репетицию духового оркестра. Играет на валторне. Правда, смешно — мальчик с валторной?

Уставилась на меня выпуклыми рыбьими глазками. Есть такие ослепительные японские рыбки с глазами навыкате.