Именно от своей семьи она узнала новость о самоубийстве шерифа Галпина и похищении Тайлера из морга. После этой новости ей почему-то стало на один день вполне комфортно под постоянным наблюдением, хотя она и понимала, что когда её захотят выкрасть — никакая защита не поможет.

Она специально никому не распространялась, как будет выглядеть её похищение. Все пытались это выпытать, но смогли вытянуть из неё лишь оскорбления. Особенно досталось Пагсли — брат так жаждал выяснить правду, что полдня унижался перед ней. В конце Уэнсдей не выдержала и схватила его за волосы. Секунду спустя он ударился лбом о тумбочку, и ему угрожала последующая расправа, но вмешался Вещь. Тогда Уэнсдей отпустила Пагсли. Он лишь кивнул, не касаясь ушибленного лба, и ушёл прочь. Больше он её не посещал.

А когда её допытывали в течение часа родители — Уэнсдей притворилась, что начала задыхаться. Они ей не поверили, но медсестра, проводившая осмотр палат, подняла панику.

Хотя бы нормисов-полицейских её видения не волновали. И они лишь почти ежедневно ей напоминали, что она якобы в безопасности. Их заявления раздражали, но не более.

Тот день её удивил — уже прошло три часа и сорок шесть минут с момента её пробуждения, а никто, кроме врачей, её так и не посетил. Но на сорок седьмую минуту четвёртого часа Уэнсдей пожалела об этой мысли: дверь в палату отворилась, и показался Ксавье.

За прошедшую неделю он перестал напоминать дистрофика — щёки вернулись в норму, а с глаз сошла краснота и слезливость. Он и ходить стал увереннее, а плечи перестал сутулить при первой же возможности. Но ещё вчера он её посещал одетый в больничную одежду, и Уэнсдей ощутила что-то похожее на удивление, увидев его в чёрном спортивном костюме и грязно-жёлтой футболке, выглядывающей из-под куртки.

Ксавье не стал просить разрешения войти.

— Тебя выписали? Или просто решил переодеться? — спросила она вместо приветствий.

Опустив руки в карманы, он хохотнул и дрогнул уголком губ.

— Выписали. Сказали, я полностью оправился.

— Что теперь будешь делать?

Ксавье приставил стул вплотную к койке и присел на него, склонившись едва ли не к её голове. На его лбу выступили задумчивые морщины.

— Мой отец снимает квартиру неподалёку. Там и буду жить, пока всё не закончится, — довольным этим он не выглядел. — Но сейчас я пришёл к тебе не поэтому. Давай договоримся, Уэнсдей? — парень взглянул в её глаза столь пристально, что она рассмотрела все мельчайшие детали его почему-то гипнотизирующей серо-зелёной радужки.

— Поподробнее объяснишь? — и она в ответ вперила в него взгляд.

Секунду спустя он проиграл ей в гляделки, заморгав, но не отстранился.

— Расскажи мне о том, как тебя похитят. Расскажешь — я помогу тебе в исполнении твоего плана. Независимо от того, что ты там увидела. Обещаю.

— Чего ты вдруг больше не против моего плана?

— Я вылечился и могу помочь, — его губы дрогнули в улыбке, а глаза заблестели. — А ещё мне грозит смерть, что я буду тебе помогать, что нет. А так, может, я хоть тебя смогу защитить.

— Меня не надо защищать.

— Мне всё равно, — отрезал он так, что его дыхание опалило ей щёки, и вдруг взял её за руку.

Воспоминания вернулись безболезненно, но быстро. Отчётливые, неотличимые от яви, запечатлённой на видеокамеру, но опьяняющие. Пред глазами вспыхнули яркие картинки, а в душе её выплаканное в шесть лет после убийства скорпиона чёрное сердечко зародилось заново. Оно явилось ещё, когда она спала, но долго не хотело прийти в реальность. В этом крохотном органе таилась ёмкость. Крохотная, но достаточная для одного человека.

Чёрное сердечко пустило корни ещё тогда, в мастерской Ксавье, когда он и его мысли показались вдруг такими знакомыми, как собственные. Но почти успело сгнить, стать вкусным кормом для червей, так и не закрепившись в облике хотя бы хлипкого ростка. Если бы не кома. Бесконечность, проведённая в одиночестве, где единственными занятиями были игра на виолончели и прогулки по пустынным, искажённым помещениям Невермора, что-то переворошила в душе.

Её никогда так не радовали появления людей, как когда Ксавье дважды нарушил её одиночество. И с ним она ощущала себя хорошо. Почти так же, как с дядей Фестером, когда тот возвращался из странствий, принося из них много интересных подарков. От смертоносных растений, в основном для мамы, до египетских мумий или любопытных препаратов, то с поражёнными болезнями органами, то с младенцами-уродцами.

Рядом с ним ей во сне хотелось улыбаться. Не ухмыляться, не выдавливать из себя убийственный оскал, а по-настоящему. Что-то отличало Ксавье Торпа от других людей… и после долгого пребывания наедине со своими мыслями Уэнсдей видела это как никогда отчётливо. И дело вовсе не в том, что экстрасенсорная связь позволила им увидеться во сне, а в чём-то более обычном, человеческом. Возможно, всё дело в творчестве. А может, в чём-то другом. Или это обычные симптомы лишения ума… а даже если и так — неважно.