Такая встреча заведующего Агитпропом и писателя состоялась. В течение трех часов они пытались найти общий язык. Рыбаков явно был настроен на негатив по отношению к партийной власти, он отстаивал право писателя на отражение жизни так, как он это понимает и чувствует. Яковлев просил смягчить некоторые «антисталинские» акценты, убрать ряд постельных сцен. Александр Николаевич, по его собственному сделанному позднее признанию, внутренне был согласен (хотя и не во всем) с автором трилогии, но не спешил это выдавать. В итоге сошлись на том, что Яковлев обещает рекомендовать Главлиту поставить разрешительный штамп на рукопись.

Позже история с романом Рыбакова станет предметом бурного обсуждения на заседании Политбюро — это случится 27 октября следующего года. Заседание было посвящено работе с письмами трудящихся, но вдруг голос подал Егор Кузьмич Лигачев: «Хочу поделиться некоторыми соображениями по идеологическим вопросам». И поделился. Да так, что присутствующие сразу забыли про «письма трудящихся».

Для начала Лигачев прошелся по поэтам Евтушенко и Вознесенскому, обвинив их в желании пересмотреть отношение к прошлому. Затем обрушился на Рыбакова и его произведение, сделав вывод: «…Такой роман публиковать нельзя…» И, строго оглядев соратников, спросил: «…Я хочу разобраться, кто дал разрешение журналу „Дружба народов“ печатать сообщение о том, что роман „Дети Арбата“ будет публиковаться в этом журнале? Что стоит за таким разрешением?» [172]

Всем было ясно, в чей огород этот камень. Но генсек не поддержал атаку на Яковлева со стороны своего второго секретаря: «Нам надо делать так, чтобы большинству вопросов литературного творчества, оценку произведений давали сами художники, их творческие союзы, а не Комитет государственной безопасности или Центральный Комитет» [173] .

Следом слово взял как раз глава КГБ В. М. Чебриков. Он долго подбирался к главному, говорил об очередях за водкой, о невозможности советскому человеку приобрести качественные ювелирные изделия, о людях с нарушенной психикой… И вот перешел к сути: «…Наши толстые журналы стали буквально соревноваться, кто, если можно так сказать, сильнее „плюнет“ в Советскую власть. Многие писатели стараются сейчас, как они сами говорят, рассчитаться с Советской властью за беды своих родителей. Покойный Юрий Трифонов заявлял, что он никогда не простит Советской власти репрессий, примененных к его реабилитированному отцу. […] Кое-кто сейчас стал предлагать опубликовать неизданные произведения Твардовского в защиту кулачества» [174] .

Доклад КГБ в ЦК КПСС «О подрывных устремлениях противника в среду советской творческой интеллигенции». 26 июня 1986. [National security archive]

Однако Горбачев сделал вид, что теперь он и главного чекиста не услышал: «…Нам в искусстве нужна правда. Но полная правда, а не полуправда. Надо показывать деревню такой, какой она есть на самом деле: не заменять одну неправду или полуправду другой». Чебриков опять за свое: «…Если мы выпустим из-под контроля литературный процесс, то получится, что за 70 лет Советской власти у нас не было ни одного светлого дня» [175] .

На подмогу ему приходит Громыко: «…Некоторые писатели пытаются смаковать репрессии, всякого рода безобразия и т. д. […] Я согласен, что, видимо, жестковато поступили в свое время с Ахматовой, Цветаевой, Мандельштамом, но нельзя же, как это делается теперь, превращать их в иконы». Далее Андрей Андреевич говорит, что неверно соглашаться с руководителем ВАСХНИЛ, который предлагает реабилитировать русских буржуазных экономистов Чаянова, Кондратьева, Челинцева и Макарова: «Это были махровые защитники кулачества, против которых выступал Ленин» [176] .

Горбачев снова делает вид, что не слышит. Он подводит итог: перестройка продолжается, и никакой убедительной альтернативы этому курсу мы не видим.

В опубликованных записях, сделанных на этом заседании ПБ, не присутствует фамилия Яковлева. То ли его не было в тот день, то ли отмолчался, не выступал. Но зато «Дети Арбата» весной следующего года увидели свет — сначала на страницах журнала «Дружба народов», затем отдельными изданиями. Книга стала бестселлером, ее перевели в пятидесяти двух странах.

И к другим книгам-событиям, появившимся в ту пору, Александр Николаевич имел и прямое, и косвенное отношение. «Новое назначение» А. Бека, «Ночевала тучка золотая» А. Приставкина, «Белые одежды» В. Дудинцева… Тиражи толстых журналов благодаря этим публикациям росли как на дрожжах. Люди явно соскучились по живому слову, по правде.

Он помог допуску на широкий экран фильма «Покаяние», снятого Тенгизом Абуладзе при поддержке первого секретаря ЦК компартии Грузии Э. А. Шеварднадзе. К моменту окончательного завершения работы над картиной Эдуард Амвросиевич стал министром иностранных дел СССР, имел прямой выход на генерального секретаря. В своих записях он вспоминает, что Горбачев, посмотрев фильм вместе с Раисой Максимовной на даче, был настроен позитивно: «Покаянию» следует открыть дорогу к массовому зрителю. Но при этом рекомендовал обсудить ситуацию с Е. К. Лигачевым.

Егор Кузьмич якобы тоже посмотрел и проникся, а его супруга даже всплакнула в ходе сеанса, так как ее отца в 1937 году арестовали и расстреляли.

Следующей ступенью на пути «Покаяния» к зрителю стал заведующий Агитпропом. Шеварднадзе попросил Александра Николаевича принять и выслушать Тенгиза Абуладзе. Яковлев перед встречей посмотрел фильм в семейном кругу и тоже был ошеломлен: «Умен, честен, необычен по стилистике. Беспощаден и убедителен. Кувалдой и с размаху бил по системе лжи, лицемерия и насилия» [177] . Однако он уже знал и о реакции других высокопоставленных зрителей, не все из них были за широкий прокат, а некоторые и вовсе говорили о том, что такие фильмы очерняют нашу историю, их ни в коем случае нельзя показывать советскому зрителю.