Александр Николаевич, как обычно в таких случаях, решил действовать не напролом, а обходными путями. Он предложил «лукавый вариант», а именно: напечатать вначале ограниченное число копий для их демонстрации в пяти-шести крупных городах. Был уверен: это вызовет такой неподдельный интерес у людей, что затем придется невольно дать картине «зеленый свет» по полной программе. Абуладзе замысла вначале не понял, расстроился. Но в итоге все вышло именно так, как и затеял Яковлев: «Фильм пошел по стране. Встречен был по-разному. Во многих городах партийные боссы отнеслись к нему резко отрицательно, запрещали его демонстрировать, о чем и сообщали в ЦК. Михаил Сергеевич знал обо всем этом, но уклонялся от оценок» [178] .

Уклонялся от оценок… А что оставалось делать Горбачеву, если даже в его ближайшем окружении были люди, которые категорически выступали против широкого показа «Покаяния». Например, Георгий Лукич Смирнов, в то время помощник генерального секретаря. Когда в конце 1986 года на шестом этаже второго «секретарского» подъезда ЦК был организован просмотр фильма для узкого круга лиц, Смирнов, выйдя из зала, сказал присутствовавшему там же философу А. С. Ципко: «Александр Сергеевич, надо понимать, что мы играем в опасные игры: сегодня мы доводим до конца разоблачения преступлений Сталина, затем займемся разоблачением зверств „ленинской гвардии“, а потом люди спросят нас: „А зачем нам эта партия, которая пришла к власти на крови?“» [179]

Безусловно, логика в этих словах была. И очень скоро люди действительно спросили: зачем нам такая партия? Но тут ведь как? Или открыть шлюзы для того, чтобы вода очистила русло, или продолжать барахтаться в тине…

Эдуард Шеварднадзе излагает историю с фильмом несколько иначе. Горбачев, судя по его словам, как раз выступил в поддержку «Покаяния»: «Фильм показали членам Политбюро, и они единогласно решили, что „Монаниеба“ [так звучало название на грузинском. — В. С.] должна быть представлена на Каннском фестивале. И последовал огромный успех, всемирное признание фильма, а также всеобщий ужас по поводу допущенных в СССР ошибок» [180] .

Яковлев чувствует поддержку генерального секретаря, и это позволяет ему действовать смелее, без оглядки на авторитеты.

Документы, с которыми сейчас можно ознакомиться в архивах, свидетельствуют о том, что в области идеологии как раз и развернулась тогда самая ожесточенная борьба. По одну сторону линии фронта были т. н. охранители из числа партработников, генералов КГБ, руководящих чинов творческих союзов и немалая часть писателей, поэтов, художников, скульпторов. По другую — те деятели культуры, которые не желали далее смиряться с партийно-чекистским надзором, хотели создавать свои произведения в духе объявленной гласности и свободы, плюс их тайные и явные союзники в ЦК.

Да, это было ожесточенное сражение.

В июне 1986 года председатель КГБ В. М. Чебриков направляет Центральному комитету секретный доклад «О подрывных устремлениях противника в среду советской творческой интеллигенции» [181] . Стилистика и содержание этого документа находятся в вопиющем противоречии с теми идеями и делами, которыми были озабочены Горбачев и Яковлев. Судите сами.

Оказывается, западные спецслужбы в настоящий момент «пытаются столкнуть советских литераторов на путь отхода от принципов социалистического реализма и партийной литературы». Перечисляя писателей, которых советская власть (читай — Комитет госбезопасности) выдавила в разные годы из страны, Чебриков утверждает, что теперь они «по заданиям спецслужб ведут поиск единомышленников и пытаются установить нелегальные каналы связи». Да и те писатели, которые остались на родине, тоже, оказывается, находятся «под пристальным вниманием спецслужб и центров идеологических диверсий противника». Какие это писатели? Чебриков перечисляет: Рыбаков, Светов, Солоухин, Окуджава, Искандер, Можаев, Рощин, Корнилов.

В то время, когда Черняев, Яковлев и другие высокопоставленные партчиновники помогали Анатолию Рыбакову пробить цензурные стены и дать «зеленый свет» его роману «Дети Арбата», Комитет госбезопасности, как выясняется из этой записки, предпринимал обратные усилия. Это произведение, а также книги А. Приставкина («Ночевала тучка золотая»), А. Злобина («Демонтаж», «Общая стадология», «Красотка из парткома», «Через горы и долины»), В. Дудинцева («Белые одежды»), В. Солоухина («Старичок с интеллигентным лицом», «Фантастический разговор»), Б. Можаева («Мужики и бабы»), Ю. Трифонова («Исчезновение») отнесены в разряд «идеологической диверсии».

А ведь многие из названных выше книг как раз и были признаны затем классическими произведениями периода перестройки, они многократно издавались и переиздавались, стали основой для сценариев художественных фильмов и телесериалов. Вопреки мнению Лубянки, их полюбил советский читатель, увидев в этих работах не происки западных спецслужб, а честный и талантливый взгляд писателей на нашу недавнюю историю.

Пройдет совсем немного времени, и многие из вынужденных эмигрантов смогут вернуться домой, посвятить свой талант служению родине. Но Виктор Михайлович Чебриков даже мысли такой не допускает — в его записке Солженицын, Войнович, Бродский, Галич — «отщепенцы», которым нет прощения.

Заключает свое послание главный чекист напоминанием: скоро начнется съезд Союза советских писателей, поэтому надо хранить особую бдительность. И предупреждает: «Комитет госбезопасности СССР проводит необходимые мероприятия по противодействию подрывным устремлениям противника в среду творческой интеллигенции».

Прочитав эту записку, М. С. Горбачев накладывает на нее резолюцию: разослать членам и кандидатам в члены Политбюро, секретарям ЦК. И вторым пунктом обращается к «тт. Лигачеву Е. К. и Яковлеву А. Н. — прошу переговорить со мной».