Шрифт:
К сожалению, реакция М. С. Горбачева на эту записку нам неизвестна. Но, скорее всего, как и в предыдущих случаях, Михаил Сергеевич счел предложения А. Н. Яковлева слишком преждевременными. И у него были на то основания. Даже в главном штабе перестройки, то есть в Центральном комитете партии, Маркс — Энгельс — Ленин все еще оставались иконой. А всякие разговоры о рынке немедля объявлялись «вражеской диверсией».
Должен сказать, что я, главный редактор не самого последнего в стране издания, участник регулярных посиделок, проводившихся еженедельно в ЦК, имевший на Старой площади множество знакомых и даже приятелей, не догадывался в то время о столь революционных предложениях секретаря Центрального комитета. Все-таки в Москве публично он старался придерживаться «линии партии», не выходил «за флажки».
А когда за эти границы выходил кто-то из редакторов, исключая Егора Яковлева («Московские новости») или Виталия Коротича («Огонек»), тот же Яковлев мог с трибуны устроить такому смельчаку изрядную выволочку.
Правда, выезжая в регионы, выступая перед местными работниками, Александр Николаевич иногда позволял себе некоторые вольности. Так, в Перми, когда держал речь перед участниками областной партконференции, открыто высказался в пользу рыночной экономики. Вернувшись, получил серьезный нагоняй на Политбюро, особенно бурно негодовал глава правительства Н. И. Рыжков.
Вот как об этом рассказывал мне «прикрепленный» к Яковлеву офицер 9-го управления КГБ:
Я хорошо помню то выступление. Александр Николаевич был на трибуне, а я сидел по обыкновению в зале, среди «народа», слышал не только его, но и комментарии тех, кто был рядом. Он тогда убедительно выступил в защиту перестроечных процессов, говорил о необходимости перехода к рыночной экономике, резко критиковал тех, кто тянет страну и партию назад. Местная печать опубликовала это выступление, а вот московские центральные газеты отмолчались. Видимо, была отмашка сверху, скорее всего от Лигачева. Когда мы вернулись в столицу, друзья и знакомые меня осаждали просьбами: где бы раздобыть то выступление Александра Николаевича? Хорошо, что я взял с собой несколько экземпляров местной газеты. Кажется, она называлась «Звезда» [189] .
189
Смирнов А. Е., интервью автору.
Александр Ефимович Смирнов, который цитируется выше, в разговоре со мной не раз признавался: его шеф очень не любил КГБ и не упускал возможности поворчать по поводу этой организации. Смирнов же ему каждый раз отвечал: «Но ведь КГБ — это всего лишь вооруженный отряд партии. Как партия прикажет, так КГБ и станет действовать. Ищите причину рядом с вашим кабинетом». Яковлев огорченно крутил головой, тяжело вздыхал.
Виктор Михайлович Чебриков, член Политбюро ЦК КПСС, председатель Комитета государственной безопасности СССР. [ТАСС]
Наверное, в глубине души он понимал, что силы слишком неравны, что еще никто не мог сокрушить этого монстра, были попытки, например, в эпоху правления Хрущева, но все равно комитет каждый раз восставал, словно Феникс из пепла, отряхивался и набирал прежнюю мощь. Кто из других секретарей ЦК и даже членов Политбюро хоть раз пытался слово сказать против Лубянки? Разве только Суслов в пору своего могущества…
Тогдашний главный чекист генерал армии Чебриков на заседаниях в ЦК то и дело вступал в полемику с Александром Николаевичем, особенно когда речь заходила о гласности, открытости, демократизации, критике сталинских «перегибов». И ведь всегда у него находилось много союзников. А Горбачев старался в таких случаях отмалчиваться. В крови, в генах засел у партийцев страх перед всесилием Комитета госбезопасности.
Александр Николаевич, став заведующим Агитпропом, выступил с инициативой против анонимных писем, иначе говоря, доносов, которые были широко распространены на всем необъятном пространстве Советского Союза. Особо тревожный характер это явление приобрело к середине 80-х гг. Так, по свидетельству главного аналитика разведки, а затем главного аналитика КГБ генерала Н. С. Леонова, в 1984 году в ЦК КПСС поступили 74 тысячи анонимных писем, а в последующие два года эта цифра увеличивалась еще на четверть: «Это была особая уродливая форма „демократии“, при которой можно было все сказать, но ни за что не бороться. Пассивное сигнализирование отражало неугасимую жажду справедливости, но оно же свидетельствовало и об отказе от личного участия в исправлении недостатков» [190] .
190
Леонов Н. Лихолетье: Записки главного аналитика Лубянки. М.: Эксмо; Алгоритм, 2005.
Николай Сергеевич Леонов со стыдом признавался, что вирус анонимных писем поразил даже такую важную государственную структуру, как внешняя разведка. Я уже не говорю о редакциях центральных газет, о союзных ведомствах, правоохранительных органах.
Надо было что-то с этим делать.
В своей записке, адресованной руководству ЦК, Яковлев предлагал запретить рассматривать анонимные письма. И наивно полагал при этом, что наверняка встретит у коллег понимание. Однако воспротивился все тот же КГБ. Видимо, именно анонимные «сигналы» для чекистов оставались тогда важным источником информирования о том, что происходит в стране, о всяких «неблагонадежных» лицах, тревожных явлениях.
Яковлев не отступил, хотя это и противоречило существовавшим негласным правилам (коли Лубянка высказалась против, значит, вопрос с рассмотрения снимается). Вторую записку все с теми же предложениями он отправил «наверх», поставив помимо своей подпись заведующего Общим отделом В. И. Болдина. Опять неудача. Комитет стоял на своем. Тогда авторы инициативы подключили к делу Отдел организационно-партийной работы, находившийся под кураторством Е. К. Лигачева, а предварительно заручились поддержкой генерального секретаря. И только тогда Политбюро приняло решение о запрете рассматривать анонимные письма во всех государственных, советских и партийных органах.