Проведя на сказочном Востоке всего шесть лет, молодой пилигрим из Шатийона сделался наконец тем, кем виделся себе во снах: всадником, сидевшим верхом на прекрасном белом жеребце, копыта которого попирали гору драгоценностей. Ну, точности ради, заметим, что в жизни всё получилось куда, куда скромнее. Однако для бедного искателя приключений, пальцы которого ещё совсем недавно гоняли в потёртом кошельке последний (да ещё и порченный) золотой, скажем прямо, неплохо.

Да, да, а вы ещё сомневались? Разумеется, Ренольд и Констанс добились своего, он стал её супругом и, что само собой разумеется, принцепсом Антиохии.

Думала ли Констанс об интересах княжества, которым после гибели мужа продолжала владеть по праву рождения? Разумеется. Но прежде всего она стремилась обеспечить власть тому, кто, сняв с её женских плеч основное бремя княжеского труда — рыцарскую работу, — согласился бы оставить ей часть обязанностей, преимущественно приятных. Она хотела, в сущности, не так уж многого, быть и женой и любовницей одного-единственного мужчины. Мудрая старуха Эксиния с юности научила княгиню (как, впрочем, и многих из живших во дворце женщин) смотреть сквозь пальцы на мужские шалости (если те, конечно, не перехлёстывали через край; причём край этот устанавливала, разумеется, сама дама).

Констанс была готова терпеть маленькие грешки любовника и мужа, лишь бы это не затрагивало её собственных интересов. Постоянная Марго и ещё две-три другие женщины от случая к случаю, ну что ж, пусть так.

Впрочем, для любовных утех на стороне, а уж тем более для романчиков у Ренольда оставалось не так уж много времени. Забот у князя Антиохийского куда больше, чем у мелкого вассала княжества.

Как же удалось Ренольду и его сиятельной любовнице достигнуть своих целей?

Нанеся сокрушительное поражение Мелисанде руками её же собственного сына, отомстив за смерть первого мужа (Констанс никогда не питала иллюзий относительно того, кто надувал паруса лодки, медленно, но верно нёсшей к гибели Раймунда де Пуатье), княгиня расчистила своему избраннику дорогу к престолу Антиохии.

Страсти бушевали на протяжении всего 1152 года. Констанс и Ренольд выжидали, они готовили общественное мнение (а оно в Антиохии имело немалый вес, вспомните, даже базилевс Иоанн, предводитель огромной армии, и тот был напуган бунтом горожан), раздавали обещания, подкупали нужных людей. Им чудом удалось обвести вокруг пальца патриарха Эмери. Сколько вреда их святейшеству нанесла и ещё нанесёт собственная мягкотелость и нежелание внять мольбам умненькой птички клариссимы и белиссимы Клары!

Хотя, справедливости ради, заметим, монсеньор Эмери, глава оппозиции, составившейся княгине и Ренольду, оказался в меньшинстве. Народ всё громче и громче требовал защитника. Чернь начинала бурлить. Храмовники не скрывали своего недовольства тем, что их благодетельница до сих пор не нашла себе супруга. Многие из довольно многочисленных подданных-нелатинян усматривали в этом... вредное влияние западной церкви: поговаривали даже, что патриарх нарочно старается повернуть дело в свою пользу и обеспечить за собой регентство до совершеннолетия старшего из княжичей.

Население Антиохии не хотело ждать ещё как минимум восемь или девять лет, остававшихся до достижения княжичем Ьоэмундом совершеннолетия.

Несмотря на то что Нур ед-Дин продолжал соблюдать соглашения о перемирии, достигнутые им с Бальдуэном Третьим — у атабека хватало дел на севере [86] , — обстановка на границах княжества оставляла желать лучшего. В горах Киликии «прорезался» непокорный и пакостливый Торос Рубенян, своим «мудрым» правлением превративший перевалы Тавра в настоящий ад, кишевший бандитами и разбойниками всех мастей и вероисповеданий.

Иной раз и сам армянский князь не мог без опаски высунуть нос из Вахи, крепости, издавна принадлежавшей роду Рубенянов и недавно возвращённой им силой оружия. Впрочем, Торос редко ездил по дорогам иначе как во главе сильной дружины из нищих, жадных до чужого и потому готовых на всё ради приобретения богатства соотечественников.

Не на шутку разбушевавшийся киликиец, пользуясь отсутствием в Антиохии правителя-мужчины, начал всё смелее безобразничать в пределах многострадального княжества. Злокозненный грифон, не находя отпора, скоро совсем осмелел. Его более походившие на банды дружины, пройдя Сирийскими Воротами, опустошали окрестности Александретты, добирались едва ли не до самого Сен-Симеона.

Земля, не успевшая опомниться от нашествия орд язычников, подвергалась новому разорению, теперь уже со стороны христиан. Один из подручников Тороса едва не захватил Ле Клапьер: он так неожиданно появился перед крепостью, что гарнизон, расслабившийся в отсутствии господина, едва успел захлопнуть ворота. Ренольд не стерпел подобного оскорбления и во главе небольшого отряда ударил в тыл уходившим с богатой добычей армянам. Те шли медленно и отстали от своих на несколько часов пешего пути. Их уроженцу Жьена оказалось вполне достаточно.