Марго вывела Ренольда из дворца только под утро. По привычке она прижалась к нему и со вздохом сказала:

— Я вижу, для меня уже ничего не осталось, мессир?

— Приходи завтра ко мне, — пригласил он.

Однако завтра им встретиться не удалось. Большую часть ночи отняли неотложные дела, Ренольд с Ангерраном провели некоторое время в гостях у самого Тафюра. Через несколько дней они встретились вновь, и на сей раз рыцарь передал князю мрази несколько увесистых кошелей с золотыми монетами, но не с подмочившими свою репутацию безантами, а полновесными динарами багдадского халифа. Тогда же в Иерусалим отправились трое подданных короля нечисти, а следом выехал и Ангерран.

Обратно в Антиохию вернулся только он один. Оруженосец доложил сеньору о том, что задание выполнено. По крайней мере, посылка достигла адресата.

— Ну что ж, Везунчик, — проговорил Ренольд, услышав известие. К нему снова вернулась в последнее время почти совсем забытая привычка юности давать слугам разнообразные прозвища. — Глядишь, скоро поздравлю тебя? Ангерран дю Клапьер! Звучит, да?

— Спасибо, мессир, — просиял оруженосец. — Я и так готов отдать за вашу милость жизнь, но если... о!.. — он перекрестился. — Лучше и не мечтать. Помоги вам Господь!

— Он поможет нам, — твёрдо проговорил Ренольд.

Констанс не ошиблась.

За несколько дней до коронации, назначенной на Великое Воскресенье Христово, 30 марта 1152 года, Бальдуэн вдруг заявил, что ему нездоровится и лучше будет отложить церемонию.

Королева, не ожидая подвоха, уехала в Наплуз, богатый и красивый город, который мусульмане называли Маленьким Дамаском. Однако не успела она добраться до места, как молодой король, собрав верных вассалов, находившихся в столице, предъявил им неопровержимое доказательство двурушничества своей матери — перехваченное письмо злейшего врага Утремера, Нур ед-Дина, к королеве.

Затем Бальдуэн и его свита направились в церковь Святого Гроба Господня и угрозами вынудили патриарха Фульке короновать молодого короля. Расстановка сил оказалась именно такой, какой и представлялась княгине Антиохии. Бароны Самарии и Иудеи во главе с коннетаблем Манассом д’Йержем встали на сторону королевы. Галилея полностью поддержала короля.

Эта была репетиция гражданской войны (вторая, если уж заботиться о точности). Однако во время первой, двадцать лет назад, в оппозиции оказался лишь один человек и его подданные. Граф Яффы, Юго де Пьюзе (мы ещё обязательно поговорим о нём), хотя и являлся родственником только что скончавшегося короля Бальдуэна Второго, был на Востоке чужаком, пришельцем. Теперь ситуация выглядела совершенно по-иному. Впервые бароны Утремера готовились скрестить мечи со своими соседями-единоверцами, не просто соседями, а вчерашними соратниками по борьбе за дело римской церкви, такими же латинскими магнатами Востока.

Страна оказалась расколотой надвое. Сторонники королевы захватили Иерусалим и Наплуз.

Неизвестно, чем закончилось бы в тот раз противостояние, если бы храбрый, славный и мудрый Онфруа де Торон и другой приверженец короля, Гвильом де Фоконбер, со своими дружинами неожиданным манёвром не окружили замок Мирабель [84] и не вынудили бы к скорой сдаче его хозяина, Манасса д’Йержа. Пленив коннетабля, они вскоре освободили его, взяв однако же клятвенное обещание, что он раз и навсегда уберётся из пределов Левантийского царства.

Услышав об этом, в Наплузе прекратили оборону. Хотя в самой столице Мелисанда ещё могла рассчитывать на поддержку, прежде всего со стороны патриарха и клира, этого оказалось недостаточно. Жители отказались сражаться против своего законного властителя.

Королева сдалась. Вместо власти она получила вдовий удел — всё тот же Наплуз с пригородами. Тем не менее, хотя Мелисанда и утратила возможность вмешиваться в государственные дела светской власти, она, уже только как королева-мать, всё же сохранила некоторую часть своего влияния при дворе, прежде всего потому, что духовная власть над Утремером так и оставалась в её руках до самой смерти.

Мелисанда не получила достоверных сведений относительно того, кто подтолкнул её сына к решительным действиям. Впрочем, она догадывалась, догадывалась и не собиралась оставлять долги неоплаченными.

Но это уже другая история. Следующая.

Если повнимательнее присмотреться к людям, жившим в эпоху средневековья, дать себе труд задуматься над тем, какой образ мыслей и поведения был им свойственен, порой создаётся ощущение, будто им казалось, что до них истории не существовало вовсе. А между тем взять хотя бы древних римлян, на обломках полуторатысячелетней державы которых и основывалась вся культура варварских королевств готов, франков и алеманов?

Всякий раз, потерпев поражение в войне или проиграв битву на поле дипломатии, безбожные язычники прошлого подвергали анализу собственные действия, доискивались причины, спрашивали себя: «Почему? Почему вышло так, что не я, а он одержал верх? В чём я ошибался?»