Противники Жанны уже были нетерпимы к задержке в процессе. Парижский Университет направил Кошону и Генриху VI письмо, в котором убеждал их в том, что настало время довести дело до конца. Это письмо, по-видимому, было решающим. Последняя попытка склонить ее к отречению была предпринята 23 мая. В ее камеру вошла группа заседателей во главе с Луи де Люксембургом, канцлером Франции Генриха VI. Жанне были зачитаны двенадцать статей. Ей было сказано, что судьи убеждены в ее виновности и если она не откажется от своих слов, ее сожгут. Один из парижских богословов попытался убедить ее в глупости дальнейшего сопротивления. Жанна ответила, что "стоит за все, что сказала и сделала". Она не отреклась бы от своих голосов, даже если бы костер был готов и палач ждал ее [500] .

В каноническом праве судьба осужденной еретички зависела от того, отреклась ли она от своей ереси. Если она отрекалась, то, как правило, назначалась епитимья. В более серьезных случаях епитимья заключалась в бессрочном заключении на хлебе и воде, как правило, в церковной тюрьме. Если она не отрекалась или, отрекшись, возвращалась к своей ереси, то наказанием была смерть. Теоретически церковные трибуналы не выносили смертных приговоров. Это было несовместимо с духовным статусом их судей. Вместо этого формальное вынесение приговора происходило по устоявшемуся ритуалу. Осужденную приводили в публичное место, где произносилась проповедь, в которой описывались ее грехи и в назидание собравшимся объяснялось, за что она была осуждена. Затем проповедник трижды призывал ее отречься от ереси. По окончании проповеди инквизитор зачитывал официальный приговор, согласно которому она должна была быть "отпущена на светскую руку" с лицемерной молитвой о пощаде. Дальнейшее происходило автоматически. Светский судья без промедления приговаривал ее к смертной казни и сжигал на костре, а церковники поспешно покидали место казни, чтобы не быть замешанными в этом.

24 мая 1431 года Жанну д'Арк в тумбреле [501] провезли по улицам Руана к кладбищу бенедиктинского аббатства Сент-Уэн, самому большому открытому месту в городе, где собралась многотысячная толпа. Здесь были сооружены два больших помоста. На одном из них сидели судьи, окруженные примерно сорока церковными сановниками, в том числе главными заседателями суда, а также их капелланами, нотариусами и клерками. Среди них выделялись главные английские и французские советники Генриха VI: кардинал Бофорт, Луи де Люксембург, епископ Нориджский Алнвик, Жан де Маи, епископ Нуайонский и президент Счетной палаты Парижа, и Роберт Жоливе, аббат Мон-Сен-Мишель. На другом помосте находились бальи Руана и светские чиновники. Жанну отвели на третий, малый, помост, где в одиночестве стоял парижский богослов Гийом Эрар, который должен был произнести проповедь. Палач уже ждал, а кол и костер были приготовлены в другом месте, так как казни не могли проводиться на освященной земле. Эрар произнес обычную для таких случаев проповедь. Он говорил о том, что каждый христианин обязан следовать учению Церкви, и перечислял все способы, с помощью которых Жанна своими поступками и убеждениями отделилась от Церкви. Он не пытался скрыть политический характер преступлений Жанны и проклял дело короля Валуа. В фразе, которую некоторые слушатели вспомнили четверть века спустя, он заявил, что "благородный дом Франции всегда был без пятен и упреков". Ни один истинный король Франции не мог рассчитывать на поддержку колдуна и еретика, как это сделал Карл VII. Когда Эрар закончил, между проповедником и Жанной произошла короткая перепалка, в ходе которой она защищала честь Карла VII, а затем попыталась, но слишком поздно, обратиться к Папе Римскому. Обращение было отклонено, так как Эрар трижды призвал ее к покаянию. Каждый раз в ответ он получал молчание.

Затем Кошон начал читать приговор трибунала. Это был длинный документ, и он читал его нарочито медленно, в то время как Эрар продолжал призывать Жанну к отречению. Жанна, по словам Кошона, была "изобретательницей откровений и видений, обольстительницей верующих, самонадеянной, легковерной, упрямой, суеверной псевдопророчицей, а также подстрекательницей и жестокой отступницей и раскольницей". Не успел он закончить чтение, как произошел неожиданный переворот. Жанна прервала его, чтобы заявить, что она все-таки готова отречься. Она сказала, что будет соблюдать все предписания Церкви и делать все, что от нее потребует трибунал и добавила, что раз церковники сказали, что ее голосам нельзя верить, то она больше не желает им верить. "Таким образом, — записал нотариус, — перед огромной толпой духовенства и народа она объявила о своем отречении". Среди церковных сановников царило смятение. Кошон был застигнут врасплох. Он обратился к Генри Бофорту с вопросом, как ему поступить. Бофорт ответил, что в свете ее отречения с ней следует обращаться как с кающейся. Кающегося нельзя отпускать в светские руки. Некоторые из заседателей подошли к епископу и стали ему возражать. Дошло до обмена грубыми словами. Но Кошон и Эрар настояли на своем. Была составлена письменная форма отречения, и Жанна поставила на ней крест в качестве подписи. Затем Кошон взял другой документ, из которого зачитал приговор о пожизненном заключении на "хлебе мук и воде скорби". При этом Жанна была передана под стражу бальи и под охраной отведена в свою камеру. Там ей выдали женскую одежду и обрили голову, чтобы волосы снова выросли как у женщины [502] .

Через четыре дня тюремщики увидели Жанну одетую в мужскую одежду. Капитан ее стражи отправился за Кошоном и Ле Местром, которые прибыли с несколькими заседателями, чтобы убедиться в этом. К ним присоединился граф Уорик с несколькими нотариусами, чтобы зафиксировать происходящее. Ношение мужской одежды было одним из основных пунктов обвинения против нее. Возобновление ею этой практики было воспринято как явное свидетельство отступничества. Как это произошло? Несомненно, многие англичане в Руане желали сожжения Жанны и были в ярости от того, что, по их мнению, формальность позволила ей избежать своей участи. Согласно показаниям на посмертном расследовании, проведенном бальи, когда Кошон потребовал от Жанны объяснений, она заявила, что ее подставили английские тюремщики, которые ночью отобрали у нее женскую одежду, оставив ей только мужскую. Но бальи уже не было в живых, и ни один из присутствовавших нотариусов не подтвердил эту версию ни в своем протоколе, ни в собственных показаниях на дознании. Невозможно точно сказать, что произошло, но наиболее вероятным объяснением является то, которое дала сама Жанна, согласно официальному протоколу. Окруженная мужчинами-охранниками, она чувствовала себя сексуально уязвимой в женской одежде. Она сказала Кошону и его коллегам, что если ее переведут в церковную тюрьму, то она будет носить женскую одежду.

Сам по себе вопрос об одежде Жанны, возможно, и не стал бы достаточным основанием для ее осуждения. Но из ее ответов стало ясно, что она изменила свое мнение о своем отречении. По ее словам, она отреклась, чтобы спасти свою жизнь. Возможно, на кладбище Сент-Уэн она не понимала, что альтернативой смертному приговору может стать пожизненное заключение на хлебе и воде. Но независимо от того, осознала она это в тот момент или нет, ее возвращение в камеру в замке Руана должно было наглядно показать ей, что это означает. За ней по-прежнему постоянно следили английские охранники, ее по-прежнему запирали на ночь в ножные кандалы и цепи, она по-прежнему не могла посещать мессу и принимать Евхаристию. Жанна сказала Кошону, что скорее умрет, чем будет жить в таких условиях. Кроме того, у нее с запозданием начались депрессия и раскаяние. По-видимому, она считала, что, отказавшись от веры в то, что Бог говорит с ней через голоса, она отказалась и от самого Бога. Голоса вернулись после церемонии в Сент-Уэн, чтобы упрекнуть ее в предательстве, и она сказала Кошону, что на самом деле никогда не собиралась этого делать. На полях протокола нотариус написал против этих слов: "смертельный ответ" (responsio mortifera). 29 мая 1431 г. Кошон, Ле Местр и двадцать девять заседателей собрались в часовне архиепископского дворца и постановили отдать ее в руки руанскому бальи для предания смерти [503] .

В девять часов 30 мая 1431 г., через час после объявленного времени, Жанну с плачем вывели из замка в сопровождении большого эскорта английских солдат и повели на рыночную площадь. На ней была мужская одежда и шапочка в форме митры с надписью "Еретичка, отступница, вероотступница, идолопоклонница". Большая треугольная площадь была заполнена зрителями. Под высоким помостом был разведен костер, перед которым висело объявление о грехах Жанны. Ритуал, проведенный шесть дней назад, повторился во всех деталях, за исключением результата. На этот раз проповедь произнес парижский богослов Николя Миди, который был самым усердным из заседателей и главным автором двенадцати обвинительных статей. Как только она закончилась, Кошон и Ле Местр зачитали приговор. Затем, в соответствии с обычным ритуалом, они и заседатели поспешили покинуть место казни, чтобы избежать открытого участия в кровавом приговоре, который они и спровоцировали. Жанна была передана в руки руанскому бургомистру, английскому солдату сэру Ральфу Ботелеру. Тот так торопился закончить дело, что забыл вынести ей смертный приговор, как того требовала форма, а просто передал ее палачу с криком "Уведите ее!" (Emmenez! Emmenez!). Жанну потащили к костру, она молилась и сжимала в руках импровизированное распятие, когда ее привязали к столбу и разожгли костер. Ее крики с призывами имен Иисуса, Святого Михаила и Святой Екатерины разносились над ревом пламени. Даже кардинал Бофорт, наблюдавший за ее сожжением вместе с другими чиновниками и высокопоставленными лицами, был растроган до слез. Когда все закончилось, он приказал собрать ее прах и бросить в Сену, чтобы он не стал предметом почитания [504] .

Сторонники двуединой монархии всегда рассматривали суд над Жанной д'Арк как инструмент пропаганды. Ее "рецидив" в ереси, за которую Жанна была осуждена, лишил их преимуществ ее публичного признания. Судьи сделали все возможное, чтобы возместить потерю. 7 июня 1431 г., через неделю после смерти Жанны, они взяли показания о последних часах ее жизни у тех, кто присутствовал при этом, в том числе и у тех, кто слышал ее последнюю исповедь. По словам этих свидетелей, она говорила им, что верила в то, что голоса спасут ее от палача. Теперь она поняла, что на самом деле это были демоны, посланные обмануть ее. Говорят, что она даже просила англичан простить ей причиненное им зло. Обстоятельства, при которых был собран этот материал, делают его весьма недостоверным. Однако это не помешало англичанам использовать его в письмах, разосланных в последующие дни от имени Генриха VI государям Европы, епископам и городам Франции. После изложения истории жизни и смерти Жанны в письмах говорилось, что она была одной из нескольких лжепророков и учителей ереси, заразивших народ Франции. Своими видениями и откровениями она нанесла "очень серьезный ущерб нашему народу". Но теперь, как утверждалось, она недвусмысленно признала, что эти видения были ложными и обманчивыми. Аналогичное послание было зачитано населению с кафедр в Париже и, несомненно, в других городах ланкастерского режима [505] .