Глухомань занимала большую часть леса. С севера ее подпирали острые пики Серых гор, а с юга – Верхнее озеро. Негласной границей болот было принято считать заросли багульника. Кустарник опоясывал Глухомань по кругу широкой полосой в несколько шагов. С высоты птичьего полета лента багульника казалась рекой, а Глухомань – островом с мховыми полями и вкраплениями зеленых топких озер.

Я всегда старалась как можно быстрее пересечь эту границу и скрыться в топях. Особенно в пoследнем месяце весны и начале лета. Именно тогда цвел багульник. В это время кустарник покрывался мелкими белыми цветками, превращая границу ?лухомани в облачную реку. Но хуже всегo был запах. Аромат одурманивал и пьянил. Головные боли и тошнота были лишь толикой того, что ждало зазевавшегося путника.

Глухомань не была затоплена полностью. Скорее, это была часть леса, место, в котором трясины сменялись каменистыми холмами, а топи – бочажками с чистой родниковой водой. Здесь жили тинники, кикиморы и даже стая волкодлаков. Болотницы, близкие родственницы русалок, водяницы, лесавки и мавки обитали ближе к топям. Поговаривали, что где-то в чаще стоял дом Бабушки Лешего, и хозяин леса будто бы частенько заглядывал к ней в гости.

Зверья тут тоже было множество: в воде резвились ондатры и выдры, плавали змеи и важно раздувались говорливые жабы. Цапли и серые журавли гнездились чуть дальше, уступая более открытые места куропаткам, куликам и уткам.

Глухомань раскинулась на многие версты и жила своей жизнью в самом сердце Серого леса. Но сейчас она изменилась. Что-то витало в воздухе, щекотало ноздри, заставляя шерсть подниматься дыбoм на загривке.

Я остановилась. Лапы утонули в мягком зеленом мху, словно в пуховом одеяле.

До норы Каркамыры оставалось не более четырех верст. Сестра жила в затопленной низине рядом с болотным озерцом, заросшим камышом. Побегу напрямик – как раз выскочу к ее норе. Но на середине пути будет овраг. Если он успел накопить достаточно дождевой воды за дни, что я не навещала сестру, то перебраться через него шансов не будет. Придется делать крюк, чтобы его обойти. ?азумнее было бы сразу взять левее и обогнуть низину.

?ешение я приняла, но осталась стоять.

Осторожно шагнула вперед.

Воздух вокруг меня будто загустел, звуки исчезли. Чтобы в следующее мгновение снова обрушиться на Глухомань.

Шерсть сама собой встала дыбом – такое бывает в грозу, когда молнии расчерчивают небосвод яркими вспышками. Но не ближе к вечерне, где над кронами деревьев только-только начинают собираться тучи.

Звери-человеки, что это было?

Я осмотрела ровные зеленые поля травяного покрова Глухомани, кое-гдe разбавленного одинокими низкими деревцами и белыми проплешинами мха. Веточки морошки грустно склонились к земле, словно были не в силах удержать крупные красные ягоды.

В несколько прыжков приблизилась к ближайшей пуховой полянке. В человеческих селениях этот мох называли белым. Под этим названием он закрепился и у колдунов, и у нежити. Белый мох обладал уникальным свойством впитывать влагу. Наберешь побольше пушистых подушечек, высушишь на печи – и готово снадобье: раны заживляет, кровь останавливает. А если рана воспалилась да загноилась – наипервейшее средство, всю заразу вытянет.

Я пользовалась мxом не едино?ды и при случае всегда старалась взять его про запас. Ибо лес – место опасное. Никогда не знаешь, что будет завтра: за ветку зацепишься или с когтями медведя встретишься.

Я прикрыла глаза, наслаждаясь ароматом Глухомани: прелая трава, водяные цветы и… колдовской смрад! Чуть заметный, но вполне узнаваемый! Сердце заколотилось в груди, мысли забегали перепуганными зайцами. Вернуться к пожарищу, позвать стража или осмотреться самой?

– Одна кикимора, две кикиморы, три кикиморы…

С закрытыми глазами продолжила считать до десятка. Помогло. Дыхание постепенно выравнивалось, паника проходила.

Длинный выдох. Лапы немного дрожали, но соображать я начала быстрее: запах был cлабый, еле улoвимый, значит,колдун был здесь, но давно. Либо это были отголоски его волшбы, принесенные в Глухомань ветром с пожарища.

Я нагнула голову к белому мху и присмотрелась: корни растения почернели. И не просто почернели, а высохли, словно в один миг с них исчезла вся влага.

«Мучиться с печью не придется», – мелькнула мысль, но исчезла под гнетом беспокойства.

Я тронула лапой белые стебельки и отшатнулась: растение осело на землю черной мукой, превратившись в пыль на моих глазах.

Никогда такого не видела! Высохнуть могло все: земля под лучами знойного солнца превращалась в песок, дерево без воды умирало, чахли кусты. Но тут все было по–другому: влага испарилась с мховой поляны в одно мгновение, и растение погибло, даже не осознав того, что умирает. Будто время замерло в этой самой точке леса или, наоборот, ускорилось, состаривая мох.

Волнение перемешалось c тревогой. Я узнала чахлую сосну, у которой несколько дней назад приметила кусты крупной морошки. Тогда я переживала о том, что придется изрядно промочить ноги, добираясь до ягод по болотистой низине. Сейчас же вся поляна вокруг меня белела сухим мхом. С березок облетали листья, а иголки мирно покоились на земле около корней сосен. Глухомань высыхала. За несколько дней, что меня не было у сестры, ее территория уменьшилась как минимум на версту. И это несмотря на каждодневные дожди.