— Каждый может найти что-то по душе, да? — улыбнулась ему Рей, толкнув локтем в предплечье.

— Одна из нетипичных для него работ. Очень личная, сокровенная. Эротизм у него приземлённый и телесный, но такой… нежный и человечный, я бы сказала, — отметила гид.

Контуры изображённого тела были выраженными, плавными, тени таинственно залегли в складочках и изгибах. Фон же почти лихорадило и трясло, будто созерцатель изнывал от желания и ничего не видел, кроме этой женщины. Вся палитра красного — ода телу. Соски женской груди были изображены почти фотографично, цвета сочные, на них зовуще играл жёлто-розовый свет. Рей сглотнула, ощутив, как её приковало к этой картине. Казалось, будто развязная и ласковая рука натурщицы откинется с дивана, выпадет за пределы холста и непристойно прикоснётся к ней, обнажит. Незнакомое и страшное чувство. Сладкое и манящее. Рей мотнула головой, стряхнув с себя оцепенение.

Вышли в последний зал, где место во всю стену предназначалось лишь одной картине. Перед глазами смотрящих раскинулось огромное полотно, издалека показавшееся снежным пятном с кусками грязи.

Бен встал у арки, вблизи картины, прижался лбом к тыльной стороне ладони, которой обхватил проём, и воздел глаза кверху.

Группа остановилась перед картиной, разинув рты, Владлена вдохновенно встала вполоборота и взмахнула рукой.

— Закончим наше с вами путешествие здесь. Главная работа всей жизни господина Орэ. Для кого-то скандальная и спорная, но, безусловно, один из главных шедевров живописи Галактики — «Последнее объятие».

На полотне среди поля брани женская фигура сжимала мёртвое мужское тело. Рей почувствовала, как холод заскрёбся по спине, щекотал кончики пальцев.

Назойливый холодок заструился по спине Бена. Он принадлежал не ему, но ощущался так отчётливо и живо, будто он испытывал всё это собственной шкурой.

— Снег даже не белый… Будто всех-всех цветов, — околдованно прошептала Рей.

— В этой работе Клавдий Орэ смешал и преобразовал для достижения необходимого эффекта целый набор стилей. Можно сказать, почти на каждую деталь приходится что-то новое, но вместе с тем немножко как бы «недокрученное», для создания баланса и гармонии. Оттого не покидает ощущение одновременной целостности и в то же время разобщённости. Ему хотелось подчеркнуть этим внутренний коллапс, который переживает в этом мгновении женщина — главная фигура на картине. — Владлена вздохнула, поправила выбившуюся прядь. — Написанное событие художник пережил лично. Эти люди — его близкие друзья, женатая пара. Когда сформировалось движение Повстанцев, Она оставила Его, не сумев уговорить вместе сражаться за республиканские идеалы. Он был командующим небольшим взводом имперских штурмовиков, хорошо продвинулся по службе во время войны. Клавдий считал их любовь идеалом, трагедия этого раскола уничтожила его. Разделение на «нас» и на «них» в пределах одной семьи. При изображённом здесь сражении супруг командовал наступательной операцией, а супруга вместе с небольшим отрядом отражала натиск из окопа. Всё пошло не так. Для них двоих. Она не могла сделать то, что должна была, промахивалась во время стрельбы: на той стороне был Он. В итоге группа повстанцев оказалась окружена. Начался обстрел. В тот момент с Ним что-то произошло… Он оставил свой взвод без командира, помчался спасать жену и погиб, прикрыв Её собой от бластерного выстрела. Подоспели свежие силы Альянса, атаку штурмовиков удалось отразить. Все вокруг праздновали победу. Ей же досталась смерть.

— Это ужасно, — чуть слышно прохрипела Рей, не отрывая взора от полотна, — и печально. Уничтожающе.

— Надо сказать, вы одна из немногих, кто так реагирует на эту историю. Обычно девушки со сладкой грустью вздыхают, что это «красивая история любви». Клавдий Орэ считал, что эта история как раз именно ужасна. Он говорил, что война убила любовь и сострадание. Разделила всё на чёрное и белое, хотя истина, по его убеждению, нечто серое. В данной работе он широко представил свои убеждения, как в философии, так и в искусстве. Обратите внимание на слёзы женщины и зияющую рану мужчины: он использовал реализм, с пытливой точностью изобразив эти детали — самые реальные вещи, что остались в это мгновение. Тусклый солнечный свет и снег выполнены с уклоном в импрессионизм, как и окоченевшие руки и ноги обоих. Полупрофиль мужчины издалека — наполовину смазанное месиво: он лишь кусок прошитого выстрелами мяса, не человек. У него нет лица. Здесь прослеживается дань экспрессионизму, но довольно косвенно. Интересно, что при близком рассмотрении видны его черты, будто укрытые чёрной вуалью. Повстанцы грязные, тёмные фигуры, как и штурмовики в белой броне: он сделал их одним, не разделив на плохих и хороших. За это его не любили некоторые политики Новой Республики: считали, что их власть порочило то, что Орэ изображал имперцев людьми, а не чудовищами.

Владлена много говорила. Проводила параллели, перечисляла отсылки к этой картине в современном искусстве, но Рей мыслями отделилась ото всех, перестала слушать голоса. И когда экскурсовод дружелюбно попрощалась, а друзья разбрелись по залам рассмотреть то, что не успели, она осталась одна перед лицом последнего объятия.

Искажённые страданием черты этой женщины, прозрачно-голубые слёзы, что выдавались жирным, но удивительно аккуратным мазком из полотна, повернули Рей к собственной душе. Мягкость в контурах её прощальной нежности, сумрак его смазанных чёрных прядей, в которые были запущены окровавленные пальцы, проткнули лезвием память. От картины веяло погребальным холодом, сухостью заледеневших губ. В ней не было любования и подчёркнутой, пафосной красивости — лишь уродство настоящего. Неизбежность. Неотвратимость.

Утраченная, не воспламенившаяся любовь прожгла Рей сердце, и она скомкала вырез одежды напротив него — мучительно бьющегося в клетке ребёр.

Бен тоже стоял там, не в силах уйти и оставить её наедине с удушающей скорбью. Ему стало горько смотреть на неё, вспоминать, как она смеялась, шумела и заставила его чувствовать тепло. Теперь же ломала руки, дрожала. Его глотку жгло, в глазах начало пощипывать от подступивших слёз.

— Последнее объятие… — в никуда пролепетала Рей, глядя остекленевшими глазами перед собой.

Резко зажала рот рукой, зажмурилась, удерживая крик в непослушном теле. Вновь подняла глаза наверх. Ничтожная, маленькая, жалкая перед лицом этой «обыденности». Обыденности войны.

— Последнее объятие… Последнее…

Прижала со всей силы ладони к лицу и сипло простонала, приоткрыла трясущийся мокрый рот, из которого не было слышно ни единого звука тех рыданий, что разрывали ей грудь.

Бен лил немые слёзы и мучился невозможностью подойти к Рей и утешить, спасти от этой уничтожающей радость картины. Он знал, что её горе ему не принадлежит, но ему вдруг остро, сиюминутно захотелось тоже им владеть. Разделить его с ней, забрать хоть часть того, что её терзало. Сознание на невидимых крыльях подлетало к Рей, всё существо Бена укрывало её и согревало.

Рей позабыла о друзьях, что искали её по всей галерее, не подозревая, что она по-прежнему стояла здесь.

«Последнее объятие» — напоминание всем живым, как непредвзята, равнодушна смерть.

Последнее объятие. Режущее холодом воспоминание: морозный воздух во мраке, заиндевелая белая пыль.

«Последнее объятие», — беззвучно шептали губы Рей по дороге домой.

Последнее объятие — улыбка Бена Соло медленно гасла на счастливом лице. Последнее объятие — слабеющие окровавленные пальцы.