– Зато подвеска, которую ты мне дарил на совершеннолетие, на месте, – дабы сгладить образовавшуюся неловкость, подхожу к шкатулке с украшениями и извлекаю из нее серебряного единорога. – Вот, смотри.

– Носишь? – интересуется Артём, проводя пальцами по металлу.

– Да, время от времени.

– Надень сейчас, – просит с обворожительной улыбкой на губах. – Мне будет приятно.

– Эм… Ну ладно.

Его просьба немного неожиданна, но я не вижу смысла отказывать.

– Давай я помогу застегнуть.

Соколов шагает ко мне, и я послушно поворачиваюсь к нему спиной. Оголяя шею, убираю волосы и отчего-то натягиваюсь дрожащей струной.

Близость Соколова по обыкновению пьянит. Вызывает легкие сбои в работе мозга и сердечно-сосудистой системы. Я чувствую его дыхание на своем затылке, ощущаю нечаянные прикосновения его рук… И в горле вдруг становится сухо-пресухо.

Почему я волнуюсь? Ведь он просто помогает застегнуть мне подвеску. В этом жесте нет никакой эротики, никакого сексуального подтекста, но я все равно чувствую противоестественное томление, которое медленно утекает от пупка вниз.

– Готово, – выдыхает Артём, и я тотчас спешу отстраниться.

Мне стыдно за собственные совершенно неуместные и в корне неправильные эмоции. Я ведь обещала себе, что не буду питать иллюзий. Обещала же! Так почему, стоит мне очутиться с Соколовым наедине, как я опять начинаю таять, будто горящая восковая свеча? Это мое безвольное тело виновато? Или у Артёма просто слишком соблазнительные феромоны?

– Спасибо, – лепечу я, старательно изображая непринужденность. – Ну что, какой фильм смотреть будем?

Принимаюсь шуршать в поисках пульта, когда Соколов вдруг произносит:

– Вась, скажи, а что ты почувствовала, когда увидела Серегу с Дианой? О чем подумала?

Его вопрос ставит меня в тупик. После коротких раздумий оборачиваюсь к другу, который буравит меня пытливым взглядом, и неуверенно отвечаю:

– Мне было больно и неприятно. Будто в душу плюнули.

– А у тебя не мелькнула мысль, что я заслужил такой расклад? Что это вроде как справедливо?

Я удивленно расширяю глаза, но Соколов, судя по всему, не шутит. Его лицо как никогда серьезно.

– Нет, что ты… Ничего такого я не думала. Да и как измена может быть справедливой? – отвечаю сбивчиво. – Ты ведь… Ты же не изменял Диане?

– Но я целовался с тобой. На рейве, помнишь?

– Да, но... Это был импульс. И поцелуй инициировала я.

– А это имеет значение? – интересуется мрачно.

– Наверное, нет… Хотя… Черт, не знаю.

Я теряюсь. Весь этот разговор… Он слишком сложный, слишком запутанный. К чему Артём ведет? Что хочет от меня услышать? Я правда не понимаю.

– Люди такие лицемеры, не находишь? – он устало опускается на мою кровать. – Когда обижаем мы, то всегда находим оправдание своим поступкам. Когда обижают нас, мы во все горло вопим, что оправдать такое невозможно.

– О чем ты, Тём? – присаживаюсь рядом с ним.

– В тот вечер, на выпускном, я ведь вроде как расстался с Дианой, – огорошивает Соколов.

– Ч-что? – заикаюсь.

– Наговорил ей кучу всяких гадостей, мол, не люблю, хочу с другой быть…

Сердце останавливается. Натурально перестает биться. Я зависаю над невидимой пропастью в секунде от того, чтобы рухнуть с невообразимой высоты и разбиться в щепки.

– О ком… О ком ты говорил? – дрожа всем телом, спрашиваю я.

– Блин, Вась, ну о тебе, конечно, – выдает как само собой разумеющееся. – Между нами много недомолвок, но… Ты ведь неглупая девочка, верно? И не хуже моего все понимаешь.

В его голосе нет никакой бравады, никакого показного безразличия. Только смертельная усталость. Будто Соколову надоели, опостылели эти игры. Будто он больше не хочет притворяться.

– Но… Ведь потом, на проводах, вы с Орловой были вместе? – говорю первое, что приходит в голову.

– Ты тогда связалась с Лапиным, Диана беспрестанно признавалась мне в любви, ну а я, – невесело усмехается, – просто не привык быть один.

Правда, подобно камнепаду, обваливается на голову. Оглушает, лишает самообладания, вытаскивает слезы из глаз. Мне хочется кричать, рвать на себе волосы, биться головой об стену… Делать что угодно, лишь бы вытолкнуть из себя эту жгучую боль упущенных возможностей.

Но вместо этого я сижу. Ровно, почти недвижно. Смотрю на Соколова влажными глазами и чувствую, как медленно, сантиметр за сантиметром погибает мое сердце.