— Может быть, не надо? — опасливо жестикулирует девушка.

Я машу рукой, делаю глоток.

С минуту я сижу, прислушиваясь к ощущениям. Но ощущений нет. Просто нет. Никаких.

Тогда, зло и отчаянно, я делаю глоток за глотком, за минуту выпивая все, весь этот почти кипяток.

Когда подношу чашку ко рту в последний раз, чтобы проглотить вишневый осадок, в нее что-то падает. Всмотревшись, вижу, что это зуб — совершенно целый, не обломанный, не тронутый кариесом зуб. Он очень темного серого цвета, а значит, в реальности он черный, или близко к тому.

Щупаю языком во рту, выискивая дырку и легко выталкиваю наружу еще один — клык.

Анна отставляет чай, который так и не пригубила, с тревожной тоской смотрит на меня.

— Наверное, десны сварились… — говорю я. — Плевать.

— Я не буду, — отвечает девушка. — Не хочу ходить беззубой.

И улыбается вымученной улыбкой.

— Я хочу умереть, — говорит она через минуту, и из глаз ее стекают по щекам слезы.

«Всё отнял господь, оставил только глаза, чтобы плакать» — вспоминается мне цыганская поговорка.

— Убей меня, — продолжает Аня.

Я отрицательно мотаю головой.

— Убей, — просит она. — Я не хочу, чтобы из меня вываливались зубы.

— Ты дожила бы до старости, — улыбаюсь я, — и они все из тебя повывалились бы, все равно.

Она не принимает мой шутливый тон.

— Я не хочу быть… трупом. Не хочу вонять. Не хочу пугать людей одним своим видом. Не хочу, чтобы прикоснувшись ко мне, протирали руки спиртом. Не хочу. Не хочу!

— Успокойся. Среди живых тоже полно вонючих, страшных и заразных, после которых нужно мыть руки.

— Но они живые!

— Многие из них не живее тебя, поверь. Все относительно и все зависит от мерила.

— Не хочу! — упрямо повторяет она.

— Давай дойдем до города? — предлагаю я.

— И что?

— Что-нибудь. Не знаю. Там видно будет.

Она размышляет несколько минут.

— Обещай, что ты убьешь меня по первому требованию, если я дойду с тобой до города, — говорит она наконец.

Девочка серьезна. Нельзя ни шутить, ни уходить от темы. Потому что она может попробовать сделать это сама, не дожидаясь моей помощи.

— Хорошо, — киваю я. — Только обещай, что не будешь пытаться сама.

Еще одно короткое раздумье.

— Обещаю. Это нетрудно. Я трусиха и всегда боялась боли.

Я заставляю ее встать, потому что мы засиделись за столом и рискуем окостенеть.

Мою чашки и чайник, составляю посуду обратно в шкафчик, хорошенько обтерев — не дай бог!

Когда возвращаюсь в комнату, Аня лежит на диване. Обнаженная.

— Иди сюда, — жестикулирует она и на глазах ее снова выступают слезы, теперь — стыда.

— Бессмысленно, — отвечаю я. — Ничего не получится, ты же понимаешь.

— Иди сюда!

Я подхожу, присаживаюсь рядом, пытаюсь втолковать ей, что…

Но она останавливает мои руки, начинает лихорадочно расстегивать мою рубаху.

Я раздеваюсь, ложусь рядом. Я не чувствую ее. Точно так же, как не чувствую дивана, своей наготы или желания обладать ею.

— А вдруг получится, — частит она так, что я едва успеваю следить за ее руками. — Вдруг! И мы оживем… Представляешь? У нас на курсе была одна девочка… больная. У нее было что-то с ногами, она почти не ходила. Врачи говорили ей, что ей нужен… нужен партнер, а еще лучше — родить. И тогда все у нее пришло бы в норму. Но парни даже не смотрели в ее сторону, потому что она была очень толстая и совсем некрасивая… Вот… Представляешь, что мы с тобой после этого вдруг — раз, и оживем! А?!

— Ты все еще веришь в сказки, — отвечаю я. — Только в сказке мертвая царевна оживает от поцелуя.

— Ты злой, — она отворачивается, кусает губу, плачет.

— Не плачь, — я глажу ее по волосам.

Бедная девочка! Такая живая, такая теплая и… Очнуться однажды в сером холодном мире, где нет ни цвета, ни запаха, ни вкуса, ни радости, ни любви!..

— Обними меня, — просит она.

Я обнимаю ее, осторожно прижимаю к себе, боясь переусердствовать. А она припадает губами к моим губам.

Я отстраняюсь, чтобы видеть ее всю, целиком. Любуюсь ее небольшой грудью, плоским животом, стройными бедрами. Я как последний идиот, кажется, сам поверил в чудеса и жду, что сейчас возникнет между ног знакомое тяжелое напряжение, пытаюсь раззадорить себя, представляя вкус ее сосков, представляя ее живой и теплой.

Но разумеется, ничего не происходит, и ничего, кроме эстетического удовольствия, созерцание ее красивого тела мне не дает.

Тогда я снова прижимаю ее к себе. Она прячет лицо у меня на груди, и я чувствую, как сотрясаются ее плечи в беззвучных рыданиях.