— Что ты читаешь, figliuolo mio? — неожиданно спросила Сисиньоре. — Что это за бумажки у тебя в руках?

Старушка неделями могла лежать в кровати, словно бы не замечая ничего вокруг, не видя входивших в комнату, не отвечая на вопросы, так что приходилось переспрашивать дважды и очень громко, чтобы она поняла и откликнулась; но стоило вдруг захотеть что-то скрыть от нее, как она становилась стоглазой и стоухой, все замечала, все видела и слышала. — Это ведь той барышни книжка, caro mio, которую разыскивала полиция?

— Нет, Сисиньоре, — тотчас отозвался Балинт. — Это моя.

Но этого старая итальянка уже не расслышала.

— Тогда надо ее хорошенько припрятать, — проговорила она дрожащим высоким голосом, — чтобы, не дай бог, фараоны не наткнулись.

— Я говорю, это моя книжка, — крикнул во все горло Балинт.

Старушка прикрыла глаза, показывая, что слышит.

— Не кричи, — сказала она, — я не глухая. Вот и я говорю, надо хорошенько ее припрятать, чтобы полиция не наткнулась.

Балинт вышел на кухню.

— Дай газету, я заверну, — сказал он девочке.

— Все-таки унесешь?

— Да. Ну, давай газету.

— Опять забыл поцеловать! — пожаловалась девочка в дверях. — Ты поаккуратней с этими бумагами, слышишь, Балинт, не потеряй!.. А завтра, уж наверное, поговоришь с господином Богнаром?

На следующий день еще до начала работы Балинт постучался в контору господина Богнара и изложил свою просьбу. Господин Богнар тотчас его выслушал. Оторвавшись от бумаг, посмотрел ободряюще, покивал, похмыкал, что-то записал в календаре и пообещал завтра же сказать мастеру. Балинт вспыхнул от радости и пулей вылетел из конторы, чуть не забыв поблагодарить. Пуфи, второй ученик, бледнокожий пятнадцатилетний толстяк, шел как раз к выходу, тряся своим жиром; Балинт сходу подставил ему сзади подножку, так что тот чуть не пропахал землю носом.

— Осторожней на поворотах! — предупредил Балинт толстяка, который полез было драться. — Хочешь «симфонию»? Или уберу вместо тебя станок. Ну, что выбираешь? — Когда парень, заключив сделку, повернулся к выходу, Балинт опять дал ему подножку, и на этот раз с большим успехом: шлепнувшись, Пуфи поднял вокруг такое облако пыли, что совершенно исчез в нем, словно песчинка в пустыне; из середины облака слышались только жалобы вперемешку с проклятьями. Балинт, хохоча во все горло, крикнул ему на бегу: — Две «симфонии»! Или две уборки! Рулады не разводи!

Во время ежедневной уборки, которую ученикам полагалось делать вдвоем, с Пуфи были одни неприятности. Ребята приступали к уборке в пять часов по окончании смены, и до семи вечера их редко отпускали по домам, но толстяк Пуфи был к этому времени такой голодный, усталый и злой, что львиная доля работы доставалась Балинту. Ведь ответ держать приходилось вместе; поэтому Балинт, чтоб не получить на следующее утро выволочку от мастера или от господина Славика, подмастерья, работавшего на одном из токарных станков, должен был присматривать за Пуфи и подчищать там, где ленивые жирные руки оставляли огрех. За три месяца игры в равновесие между ленью и усердием порядок установился такой: Пуфи выполнял работу полегче — подметал, обрызгивал пол, выносил стружку, печной шлак, выгребал золу, а Балинт чистил и смазывал маслом машины, прежде всего токарные станки. Так как это требовало больше времени, Пуфи в шесть, в половине седьмого, как правило, уже сидел на подоконнике и взахлеб рассказывал о женщинах Балинту, который, взобравшись на стремянку, смазывал трансмиссию или выковыривал стружку из корыта токарного станка. Если верить жирному толстозадому парню на слово, то по меньшей мере сотню дев он лишил цветка невинности, что, принимая во внимание его пятнадцатилетний возраст, выглядело весьма внушительно. Однако Балинт с некоторым сомнением выслушивал его сообщения подобного рода.

— Сегодня я опять познакомился с одной классной девахой, — говорил Пуфи, сидя на подоконнике и качая ногами; из-под завернувшихся промасленных холщовых штанин белели толстые икры. Балинт, присев на корточки перед токарным станком, отмывал керосином станины; он плохо переносил запах керосина — так же как три года назад одуряющий едкий запах аммиака на льдозаводе — поэтому уборка обычно надолго отбивала у него аппетит.

— Сегодня я опять познакомился с одной классной девахой, — принялся за свое Пуфи, — ну и деваха, пальчики оближешь!

— В котором часу познакомился-то? — спросил Балинт, злясь, что надвигается погибель сто первой невинности.

— А что?

— Да ведь ты за весь день из цеха носа не высунул!

— Утром было дело, — сказал Пуфи, — когда сюда шел. Машинистка одна.

Ниже машинистки Пуфи не опускался, работницы, швеи, служанки и тому подобная мелкота не фигурировали в его репертуаре, вершину которого украшала «всамделишная» юная графиня: он познакомился с нею — по клятвенному его утверждению — прошлым летом в уйпештском «Лидо»[98], который графиня посещала на предмет изучения жизни рабочих.

— Машинистка? — воскликнул Балинт. — Машинисток в шесть часов утра на улицах еще не увидишь. Они идут в свои конторы к половине девятого, а то и к девяти.

— Вообще-то да, — после минутного раздумья согласился Пуфи, — но эта до работы ходит в Лукачские купальни, она плавать любит. Такой красотки у меня еще не было.

— А эта уже и была? — спросил Балинт. — Прямо в шесть утра?

— Ну, была-то еще не была, — пошел на попятный Пуфи, — но будет!

Покуда Балинт одолевал керосиновую вонь, Пуфи с раздувающимися ноздрями рассуждал о фиалковых духах новой знакомой, затем перешел к прелестям женского тела и возбуждающему воздействию оных на мужчину. Стиль у него был грубый и смачный, он смело пользовался соответствующими профессиональными выражениями, а не ходил вокруг да около, словно кошка вокруг горячей каши.