Шрифт:
Брови, ректора взбежали к самым корням волос, губы под двумя угрожающими копьями на мгновенье обвисли. — Но ты же сказал, что не знаешь его!
— Откуда мне его знать? — проворчал профессор. — Видеть на занятии и знать — разные вещи. Возможно, он и присутствовал на коллоквиуме.
— Где? У тебя на квартире?
— Вполне возможно.
— Но ты же сказал, — прохрипел ректор, — что двадцать четвертого ночевал в лаборатории.
Профессор опять посмотрел на градусник. — Минус четыре.
— Что?!
— Возможно, я провел ночь в лаборатории, но потом, возможно, пошел домой, — пояснил профессор.
— И в таком случае у тебя был коллоквиум?
— Вполне возможно.
— Вполне возможно! — простонал ректор. — Возможно… Вполне возможно! Милый мой, неужто ты не помнишь, что три дня назад…
Профессор взглянул на диван. — Не помню, — сказал он мрачно. — У меня были другие дела, и теперь у меня есть другие дела. Будь же столь любезен, помоги моей памяти сам…
Ректор некоторое время безмолвно таращил глаза. — Имен свидетелей тоже не помнишь?.. Витязь Тибор Бешшенеи?
— Тибор?.. Не помню. Быть может, Тибольд?
— Именно так, Тибольд, — проворчал ректор, — шут бы побрал этот будакесский[62] диалект. Его помнишь?
— Где-то, слышал это имя.
— А Юлию Надь?
— Некую Юлию Киш помню, — ответил профессор, тихонько помешивая жидкость, — какая-то Юлия Киш, кажется, и в самом деле была у меня на квартире. Такая худенькая, черненькая девушка, красивая.
Ректор опять развернул письмо. — Здесь ссылаются на Юлию Надь, а не на Юлию Киш.
— Возможно, это одно и то же.
У ректора уже голова шла кругом. — Но помилуй, мой дорогой, как это возможно, чтобы Юлия Надь была то же, что Юлия Киш?
— Не знаю, — ответил профессор, глядя на термометр. — Медленно остывает… Очень медленно! И в чем же обвиняют меня вышеупомянутые дамы и господа? Юлия Киш тоже жалуется?
— Юлия Надь, — заговорил ректор, хватаясь за голову, — ни на что не жалуется, она лишь упомянута, как свидетельница. Жалуется Кальман Т. Ковач, третьекурсник с философского, и корпорация «Хунгария», защищая его интересы, обратилась с письмом к ректору Политехнического института, а тот, в свою очередь, ко мне. Теперь тебе все понятно, мой милый?
— Понятно. — Профессор посмотрел в окно, за которым медленно падал снег, усердно готовя белое рождество. — И чем же я не угодил этому теленку?
— Он пишет в своем письме, — вздохнул ректор, — пишет дословно следующее: «Под видом коллоквиума господин профессор Фаркаш заманивает к себе на квартиру молодежь, дабы беспрепятственно распространять среди нас подрывные идеи и тем развращать нас. Свою пропаганду он начал с прославления анархии и старался внушить нам ложную идею, — политические выводы из которой напрашиваются сами собой, — что порядок вообще не столь интересен, как беспорядок». — Ректор со вздохом опустил письмо на колени. — Ты слышишь это, мой милый: порядок вообще не столь интересен, как беспорядок.
— Нет, нет, совершенно невероятно, чтобы подобный теленок переступил порог моей квартиры, — воскликнул профессор. — Позволь напомнить тебе, мой уважаемый друг, про объявление, что висит у меня перед входом: «Идиотам снаружи просторнее!» Можно ли вообразить, чтобы подобный тип осмелился переступить мой порог!
Ректор опять вздохнул. — Самое главное еще впереди… Тремя фразами ниже он еще вот что пишет: «Господин профессор Фаркаш в своей безрассудной смелости дошел до того, что не только не скрывает, но откровенно обнажает свои богохульные мысли. По его мнению, химия потому лишь наука, достойная внимания, что с ее помощью человек отрицает существование бога. Когда же я решительно выступил против этого, он обрушил на меня град оскорблений, так что запуганные мои товарищи не посмели, естественно, поддержать меня».
— Минус восемь, — пробормотал профессор. — Исключено, чтобы этот великовозрастный мул, прочитав объявление, посмел войти в мой дом!
— «Профессор Фаркаш, распространяя ложные идеи отрицания бога, — продолжал читать ректор, — рассеивая плевелы…»
— Плевелы! — воскликнул профессор радостно. — Плевелы!
Ректор с ужасом вскинул на него глаза. — Что?!
— Просто радуюсь словечку, — ответил профессор.
Ректор продолжал безмолвно смотреть на него, потом опять взялся за письмо. — «…распространяя ложные идеи отрицания, бога, рассеивая плевелы, не останавливается ни перед какими приемами политической пропаганды; так однажды он презрительно спросил, нет ли среди нас кого-либо, кто богоугодной молитвой мог бы остановить разыгравшуюся за окном метель, затем тщился доказать, что существование бога противоречит законам природы и есть надругательство над здравым смыслом, наконец, в сатанинской своей и антипатриотической слепоте поставил на одну доску бога и асимметрический атом углерода и предложил нам выбирать одно из двух!»
— Совершенно исключено, чтобы подобное чучело я впустил в свой дом, — проговорил профессор. — Минус девять!.. Что ж, минус девять, пожалуй, достаточно!
— Что мы будем делать, мой милый? — спросил ректор.
— Сейчас я накапаю ортокрезилэфир в диазотальный парахлоранилин, — бормотал профессор, большим пальцем отворачивая кран пипетки. — На атоме углерода, примыкающем к карбоксиловой группе, я делаю гидроген реактивным, связываю, и атом становится асимметрическим, понятно?
Ректор вздохнул. — Я спрашиваю не об этом, мой милый. Мы должны дать урок! Чтоб никому не было повадно безнаказанно утверждать, будто профессор университета, венгр, отрицает существование бога.