Я был настолько напряжен, что мне было физически больно. Единственное, что я осознавал, кроме ее рта и выдохов удовольствия, это то, что ее промежность была так чертовски близко к моему члену, что ей требовалось лишь слегка наклонить бедра, чтобы опуститься на меня.

Она пила так быстро, что немного захлебывалась, отплевываясь и кашляя. Я наклонил голову, чтобы взглянуть на нее, и от чистого вожделения на ее лице — глаза с тяжелыми веками, губы припухли и разошлись, в уголках размазалась струйка красно-черной крови — у меня смутно закружилась голова.

— Тебе хорошо? — спросил я.

Вместо ответа она поцеловала меня.

Моя кровь была соленой и железной на вкус. Не такая, как у нее — не такая вкусная, но лучше от того, что я слизывал ее с ее языка. Поцелуй был требовательным, не терпящим промедления, ее язык скользнул в мой рот, когда она заставила меня откинуть голову назад.

Ее бедра опустились. Ее промежность ударилась о мою длину в одном длинном мгновении, заставив меня впиться ногтями в ее кожу, и из моего горла вырвался низкий беззвучный звук.

— Теперь у тебя есть моя кровь, — прошептал я. — Что еще ты хочешь, принцесса?

Еще один поворот ее бедер ответил на мой вопрос. Черт. До встречи с ней я никогда не знал, что такое нуждаться в ком-то. Я всегда считал подобные разговоры глупыми и излишне драматичными.

Нет. Мне нужна была Орайя. Нужна была, как другая телесная потребность.

Я знал, чего она хочет. Она знала, чего хочет. Но я знал, что она не может заставить себя произнести это вслух. Это были последние остатки нашей игры, шаткие ворота, все еще стоящие между нами.

— Умоляй, — прошептала она в ответ на очередной поцелуй, опьяненная желанием.

Умолять ее было чертовски легко.

Я надавил на ее бедра — ровно настолько, чтобы мой кончик уперся в ее влажную промежность, настолько чувствительную, что я почувствовал, как она напряглась от присутствия моего члена.

— Впусти меня, — прохрипел я. — Позволь мне войти в тебя. Позволь мне почувствовать, как ты кончаешь. Позволь мне смотреть на тебя. Пожалуйста.

Она издала приглушенный вздох, прижалась своим ртом к моему и опустилась на меня.

Когда я исчез в ее влажном тепле, все остальное отступило.

Тут же из ее горла вырвался звук, искаженный стон, и, Богиня, это был самый невероятный звук, который я когда-либо слышал. Я думал, что заставил себя забыть его, навсегда выкинуть из головы.

Глупо было даже пытаться. И, черт возьми, зачем мне это было нужно? Я хотел утонуть в ней. Утонуть в ее звуках, ее дыхании, ее теле, ее крови.

Она снова застонала, приподнимаясь на мне, опускаясь снова и снова, покачивая бедрами, помогая мне попасть туда, куда она хотела.

Богиня, мне понравилось — понравилось, как она использовала меня. Мое тело все еще болело, не желая позволять мне брать ее так, как я хотел, но она была более чем готова взять то, что ей было нужно.

Мои руки касались ее тела, запоминая форму каждой мышцы, каждого участка кожи, от подтянутой талии до полной мягкости ее задницы. Я поцеловал ее, крепко, глотая все эти захватывающие звуки, предлагая ей все свои.

Теперь наш темп был бешеным. Ни у кого из нас не было терпения на это. Я хотел всего и немедленно. С каждым разом, когда она принимала меня в себя, терлась об меня, позволяя мне добраться до самых ее глубин, я хотел только большего.

Я хотел пометить ее.

Я хотел, чтобы она пометила меня.

Мой голод по ней вдруг стал неутолимым, доведенным до исступления ощущением ее движений, запахом ее желания, вкусом моей собственной крови на ее губах и дразнящим ароматом ее кожи блестящей от пота.

Она разорвала наш поцелуй, задыхаясь от проклятий в мои губы, когда я грубо притянул ее к себе одним особенно глубоким толчком, и ее тело забилось в судорогах, и, черт возьми, я чуть не потерял сознание.

— Райн, — прохрипела она.

— Возьми, — прошептал я. Я почему-то знал, чего она хочет. — Все это твое.

Она издала прерывистый звук между всхлипом и вздохом облегчения и снова опустила свой рот к моему горлу, глубоко впиваясь в него, покачиваясь вокруг меня.

Когда она снова отстранилась, размазывая кровь по губам, я погнался за ней, отчаянно желая вновь ощутить ее вкус, как только смогу. Но вместо этого она подняла подбородок, обнажив изящный изгиб шеи.

Я сделал паузу, внезапное отсутствие движения заставило ее сжаться вокруг меня в знак протеста.