— Знаешь, я все-таки хорошо разбираюсь в окружающих. Тешу себя, это мой главный дар… И всегда знал, что вот ты, тихоня, однажды выкинешь что-нибудь эдакое. Наповал.

Они не виделись больше года. Вернее, Тингол-то видел его, забинтованного и опутанного трубками, в Северном госпитале, но разговора тогда по понятным причинам не случилось. А вот сейчас был подходящий момент, чтобы объясняться и просить прощения.

Белег откинулся в кресле, убрал от лица отросшие — ни туда, ни сюда — настырно лезущие в глаза волосы. Он худо-бедно поправлялся, но перебитая левая рука поленом лежала в шине, не говоря о главном: вместе с тремя пулями в госпитале выковыряли добрую половину легкого. А четвертую пулю даже трогать не решились — постановили ждать. «Придется какое-то время жить с нею, испытывая определенные неудобства», — обтекаемо посулил доктор Курмин в своем умеренно оптимистичном прогнозе. Но могло быть и хуже.

— Потому мы тут и сидим?

Тингол подождал чего-нибудь еще, не дождался — фыркнул, изобразив усмешку.

— В верхнем ящике. Справа.

В верхнем ящике стола обнаружилась увесистая папка – «Операция «ДОР-КУАРТОЛ»{?}[Дор-Куартол (Dor-Cuarthol) — «Земля Лука и Шлема», название, данное той области, которую защищали Турин и Белег из своего убежища на Амон-Руд.], «СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО». Содержимое впечатляло подробным планом с картами, выкладками, штампами и подписями, включая подпись Турина (настоящую) и подпись Белега (от настоящей почти неотличимую). Вводная в развернутом виде примерно повторяла только что озвученные доводы, дата стояла — прошлогодняя. В конце пачкой лежали сводки и донесения.

— Это я из палаты писал? — Белег кое-как прижал папку локтем и отцепил последний листок. – Не приходя в сознание?

— «Своевременная отчетность — мать порядка».

Они помолчали. Белег шелестел страницами, Тингол за ним угрюмо наблюдал.

— Ну? — наконец не выдержал.

— Грамотно.

— Грамотно, — передразнил Тингол. — Конечно, грамотно! Знаешь, как мы это сочиняли? Орофер на полном серьезе готов вас обоих прибить… Ладно, давай, уберу. Сиди, — он поднялся, без особых усилий подвинул кресло прямо вместе с Белегом и с сердитым грохотом стал открывать сейф. — В общем, дело закрыто и будет сдано в архив. Ситуация проанализирована, выводы сделаны, коллективная задница прикрыта — и своих, и союзников, и прессу заткнули правильными комментариями. Все шито-крыто, официально проводилась строго секретная операция, и мы вопреки вашим стараниям не выглядим полными кретинами. Пройдет пара лет — все уверятся, что так и было задумано. От вас двоих сейчас какие нужны отписки — сделаете. В трибунале дело все равно заведено, потреплют для порядка, но лютовать не будут. Слушаешь меня?

— Да.

— Вот и слушай! С должности я тебя снял. Приказ об увольнении подписан на обоих лично мною, официально — по состоянию здоровья. Ну тут не поспоришь… Расскажешь… На деле, кто поумнее, всё понимает. С довольствия, понятно, снимаетесь, квартиру найдете. Зато пересчитали жалование — выслуга, награды, коэффициенты всякие — кое-что подправили. Короче, ты меня понял. Считай это показательной трепкой — другим будет неповадно.

— Принято.

— Вот спасибо за милость!.. — Тингол снова сел, потер ладони, сцепил пальцы в замок. — Теперь насчет Турина… На границу его возвращать нельзя. Уж пока — точно. Согласен?

— Согласен.

— Без присмотра оставлять тоже опасно. Пока он притих, но вряд ли надолго.

— Вряд ли.

— Поэтому я хотел бы оставить в силе свое прежнее поручение.

— Хотел бы?

Тингол крайне редко использовал в речи такие конструкции.

— Приму, если ты откажешься.

— Почему я должен отказаться?

Наигранная гримаса разом сошла: Тингол сделался непроницаем и взглянул совсем иначе — жестко, пристально. Такие взгляды Белега не пугали, но недовольство, по-хорошему, было законным. Он вздохнул и, смягчив тон, добавил:

— Это была случайность. Из-за моей собственной ошибки.

— Да что ты? А я уже сказал: ошибка в самом корне дурацкой затеи.

— Нет. Ошибка в потере контроля над личным оружием.

— Ты еще пункт Устава назови… Послушать Турина…

— Неважно, что говорит Турин.

— Неважно? Белег, он всадил в тебя пол-обоймы. Ты его сейчас видел? А тогда? Да понятно, что тогда ты не видел — это, считай, тоже повезло: парень едва рассудком не повредился, его вязать пришлось. А сам? Ты вот не будешь теперь от него шарахаться?

— Нет.

— Нет… Вот что «нет»? Нет — и все?

— Нет. И все.

— Ну хорошо.

Теперь уже Тингол стал устраиваться удобнее, опять тереть пальцы, обшлага, выравнивать на столе пустые стопки. Наконец подался вперед, лбом уткнулся в сцепленные руки. Заговорил глухо и медленно.

— Ты же знаешь, что я люблю этого парня… Клянусь тебе, по-настоящему люблю, что бы там ни говорили. Если не как сына, то как непутевого племянника точно.

— Я знаю.

— Но… ты же сам знаешь, дело не только в этом. Не мне — Дориату не нужно, чтобы героический наследник Дор-Ломина утек на сторону… Это сейчас он был под присмотром. А если бы отправился в Нарготронд? А если его приберут к рукам на юго-востоке? Там такой запал ох как поддержат — и найдут чем подпитать… И тогда?

— Люди потянутся не к Амон-Руд, а к Амон-Эреб.

— То-то и оно… А мы не затем впускали их в королевство… Проклятье, да мы сколько раз все это обсуждали! В общем, если ты согласен, то присматривай за Турином и дальше. Сейчас вам предстоит показательно-воспитательная головомойка, а дальше я, пожалуй, озадачу тебя порученьицем. Занятно, но может, это даже большая удача, если ты будешь под рукой, как частное лицо… Ну, там съездить кое-куда без огласки, поговорить кое с кем… Не сейчас, позже, — он рывком откинулся в кресле, застучал пальцами по подлокотникам, принялся размышлять вслух: — Пока лечись, обживайся, занимайся делами. Сильно не отсвечивай. Сюда не шастай, сам вызову. Для всех ты в большой немилости. В очень большой немилости! Ясно? Вот и хорошо, — договаривая, снял с новенького телефонного аппарата трубку, свободной рукой стал расстегивать тяжелый мундир. — Алорон, родной, организуй чаю на двоих с пожевать. Ну что там есть… Да… Нет… Нет, не носи, я сам выйду.