— Кто-то еще запаздывает?

Фингон улыбнулся: вскинул голову, посмотрел чуть искоса и улыбнулся — сначала только глазами, а потом всей широкой своей мальчишеской, озорной улыбкой. За нее одну его можно было полюбить сразу. Но его вообще любили. Даже те, кто напоказ снисходительно называл «славным малым», отзывался небрежно и ставил под сомнения те или иные способности «молодого», как его всё еще звали, Верховного короля — все они тоже в конечном счете признавали, что Фингон им как минимум симпатичен. Не прикладывая усилий, не делая осознанных шагов, он действительно мог понравиться с первой встречи и с первого взгляда.

— Вы разве не в курсе, господин полковник? — спросил Фингон с той же открытой улыбкой.

Это было и хорошо, и не очень. Работать непросто, порой трудно, порой через силу, через раздражение, противостояние, через хорошо скрытую иной раз враждебность — но всегда увлекательно было с его отцом: Голфин обладал не только исключительным умом, прозорливостью и пониманием в самых разных вопросах, он владел и тонким искусством беседы, в которую легко вплеталась игра смыслами, значениями, подтекстами. И раздражительный Гилрэс, и спокойный Аймо, и посольские, а особенно Даэрон, признавали: говорить с Голфином — как с умелым противником фехтовать на ненадежном льду. Фингон же был приветлив, обаятелен, а вместе с тем предельно открыт и обезоруживающе прям.

— Ручеек новостей из Гондолина всегда был скуден. В последние месяцы пересох вовсе. Вряд ли это случайность.

— Ха! — выпрямился Фингон и весело, сильно хлопнул ладонью по краю парапета. — Скажу брату, чтоб и впредь следил за своими водными коммуникациями! А с другой стороны — может, больше и не понадобится?..

Белег не стал отвечать и только кивнул, принимая такой ответ, Фингон еще раз усмехнулся, все так же озорно прижмурился, а потом оба повернулись и стали смотреть вниз, на войска. Вскоре прервалось и это: откуда-то сзади, из рядов построек во дворе цитадели, донесся шум оживления, пробежали ветром шорох и оклики, послышались в них слова «король», «гонец» и «наверху»; Фингон, вскинувшись, всколыхнувшись весь, порывисто повернулся навстречу этим голосам и этому движению — как раз чтобы увидеть взбегающего по ступеням офицера. В темно-синей форме непривычного, немного старомодного по митримским меркам кроя, с нашитым на рукаве шевроном — солнце, луна и алое сердце, — он тоже увидел короля, замешкался на мгновение, словно раздумывал, не обнять ли прямо здесь, на месте, но с собой совладал — шагнул вперед и торжественно опустился на одно колено, протянул густо запечатанный сургучом пакет.

Вокруг слитно качнулись, приблизившись, окружив Фингона еще более плотным кольцом. Посланника он сам уже дернул за плечо, заставляя подняться, и без слов, но крепко, дружески это плечо стиснул. На камни бастиона посыпались в нетерпении ломаемые крошки сургуча, клочки коричневой бумаги. Фингон влет пробежал написанное, замер на мгновение — прикрыл глаза, выдохнул как будто, а потом снова вскинулся и оглядел вокруг себя.

— Друзья… Пришел! пришел день!..

Потом воодушевление в Эйтель-Сирион все же схлынуло: с востока по-прежнему не было ни условленного сигнала, ни каких-либо вестей. Выстроенные порядки внизу нетерпеливо ворочались, все пытаясь разглядеть на горизонте что-то кроме далеких клубов дыма. С бастиона не было видно и зеленого штандарта с буком, но Белег знал, где он находится, и часто смотрел в ту сторону: скрытые деревьями пять сотен стрелков, а среди них и Маблунг, ждали там вместе со всеми.

К полудню ничего не поменялось.

Наконец Фингон, явно только силой воли удерживающий собственное беспокойство и собственное нетерпение, решил спуститься и проехать перед крепостью.

— Перепоручаю вас, господин полковник, — произнес он на прощание и сделал знак стоящему здесь же Танвэ — Танну Алвину, начальнику хитлумской разведки; тот сопроводил свое «так точно!» многозначительным кивком. — Как начнется — не пренебрегайте его указаниями, иначе король Тингол никогда нам этого не простит!

И он безо всяких церемоний протянул Белегу руку, тряхнул от души, хлопнул по плечу. А потом повернулся и пошел к лестнице и дальше почти бегом — перепрыгивая через ступеньки, спустился во двор, где подвели уже белого, с посеребренной сбруей, с лазоревой попоной коня. Офицеры на бастионе потянулись следом, и Белег вместе с Танном посторонились, давая дорогу. Белег оглянулся: Фингон уже был в седле — воодушевленный, с сияющими глазами, с подрагивающими в нетерпении, как у хорошей охотничьей собаки, ноздрями; он озирался, глядя, как быстро собирается вокруг конная свита штабных, адъютантов, высших офицеров, порученцев и телохранителей; махнул рукой и, шевельнув поводья, послал коня с места длинным красивым прыжком; золотые жгуты аксельбантов на синем его мундире забились, закачались в разные стороны, и уже из арки снова донесся тот самый возглас:

— Пришел день!

Таким Белег его и запомнил.

…Закончилось все через девять дней.

Вернее, сама битва, как сосчитали потом, длилась семь дней, а потом еще долго тут и там продолжались стычки, сопротивлялись обреченные гарнизоны Химринга, Барад-Эйтель, Эйтель-Иливрин и других крепостей, а отряды из Ангбанда вырезали попадающиеся на пути деревни в Хитлуме, Митриме и Дор-Ломине. Но для Белега все закончилось на десятый день.

— Белег Куталион! — криком позвал кто-то по имени, и Белег вдруг обнаружил себя.

Обнаружил сидящим на краю закиданной сеном щелястой незапряженной телеги — оглобли торчали криво, на одну был насажен порванный хомут. Позади на телеге, деревянно вытянувшись, лежали бок о бок двое с закрытыми лицами; рядом, макушкой упираясь Белегу в бедро и судорожно вцепившись в его руку, в бреду умирал третий — сильно обгоревший немолодой хадоринг с саперными топориками в уцелевшей петличке; он потом так и не пришел в себя, не назвал ни имени, ни части, похоронили его на границе с Дориатом в одной из нумерованных могил.