Кувырок закончился на ногах: Белег выпрямился и сразу по наитию, по чутью, по веками накопленному опыту извернулся, перетек в сторону, уходя от возможного догоняющего удара и озираясь уже в движении.

Над ухом свистнуло.

Трава шелестела уже за спиной, и что-то едва различимо хрустнуло в ней, набирая разгон, налетая сзади, превращаясь в кружение, в мелькание, в слитый единый смерч, почти что в танец, в который Белега затянуло сразу, но который — пусть стремительный невероятно, почти не различимый зрением и нахрапом навязывающий свой ритм — был ему хорошо знаком.

Они кружились на одном месте, только задевая друг друга по рукам, по груди, по лицам, обжигая рассеченным воздухом и редко-редко успевая схватить край одежды или волос, но не успевая удержать.

Потом распались.

— Очень жаль, — произнес Игливин, когда выпрямился и замер — почти в той же мнимо расслабленной позе, в которой только что стоял в танцевальном зале, когда говорил и смотрел на Белега, не упуская его из поля зрения, даже если отворачивался. — Очень жаль. Мы миновали больше, чем полпути, и я действительно поверил, что смог вас убедить…

До укрытой в чаще уединенной поляны с беседкой, с кормушками для шумных соек, со шкафом для бисквитов, с бисквитами для Тингола — до нее действительно оставалось недалеко: мужчина и мальчик быстро прошли от дворца прямой парковой дорожкой, потом прямой тропинкой и отворачивали, только приближаясь к растянутому оцеплению.

Белег тоже замер. Чуть склонился, чуть напрягся, готовый в любой момент спружинить, отскочить в сторону или, наоборот, броситься вперед, уловив единственный верный момент. Он почти не запыхался, и тело не подвело его, вернув прежнее привычное ощущение — подзабытое за весну и лето осознание собственной силы и собственной ловкости. Обманываться было нельзя, но все же пока тело выдержало: выдержало и летящий, на грани захлестывающего азарта бег через чащу, через хлещущие мимо лица ветви, брызжущие из-под ног листья и крошки, через касание воздуха и саму темную, недвижную, едва ощутимую здесь, в мирном дворцовом парке, но все равно оставшуюся лесной, дикой тишину; мало кто в Дориате, да и во всем Белерианде мог бежать так — быстро, но почти не издавая шума, не тревожа заснувших в кронах птиц, не думая почти, но чуя — улавливая в отдалении торопливые шаги взрослого и ребенка. Тело Белега, будто вспомнив, изголодавшись, выдержало все это, а еще выдержало рывок — обоих смявший прыжок из ночного мрака — с разбегу, без прикидки, без времени на размышления, с единственной попыткой на успех; наконец, тело держало и сам танец.

— …что же мне теперь с вами делать?.. — размышляя, спросил Игливин.

Он вовсе не запыхался и не растерялся, и только по лицу опять стекала кровь — из рассеченного лба, по щеке, на тоже рассеченный и уже запекшийся подбородок. Он медленно расстегнул на пиджаке пуговицу, скинул — как кожу, стряхнул сам пиджак и медленно шагнул в сторону, по окружности — Белег отражением двинулся в противоход.

— Да, а что с Маурмэ? Я ведь не ощущаю, что вы с ним что-то сделали… Не поделитесь?.. Нет?.. Жаль, это ведь очень любопытно… Ну хорошо-хорошо, уверен, с Маурмэ все в порядке, а главный вопрос, конечно, другой: куда побежал мальчик. Спасать себя или спасать свою случайную находку? Вот вы как думаете?

Они замолчали оба, слушая ночную тишину, но та не давала подсказок.

— …готово дитя еще раз рискнуть, а может, уже попало под очарование Сильмарилла? Или все-таки нет, и на этот раз здравомыслие восторжествует?.. А вы сами, Белег? Зачем?.. Что вас смутило, скажите? Я как будто предельно ясно дал понять, что мальчик не пострадает. Я отпустил бы его, как и обещал, а заодно избавил бы от неприятных воспоминаний…

Шагая так, они сделали неспешный полуоборот и снова остановились, поменявшись местами. Белег тоже выпрямился, ловя секунды и давая себе короткий отдых.

— …не хотите отвечать? Понимаю… Решительность ваша весьма наглядна. Дадите мне последнюю попытку? — Игливин осторожно промокнул манжетом лицо, мельком взглянул на красный отпечаток. — Может быть, остановимся хотя бы на этом? Мне не хотелось бы, чтобы эта история закончилась еще и вашей смертью, а иного выхода вы мне не оставляете. Может быть, сочтемся на том, что мальчик скрылся, Сильмарилл не дался мне в руки — что же, это объяснимо, а… да… что там… Да-да: мальчик, Сильмарилл… а ваше понятное желание отыграться, пусть и в малой степени, но все же удовлетворено. Может быть, довольно, позволите мне уйти? Ваша выносливость впечатляет, но согласитесь, ее недостаточно. Видите, не все оказывается в наших силах, как бы ни хотелось. И потом: подумайте о господине Турамбаре, он ведь едва не помешался после того… происшествия. Тут я сужу с абсолютно профессиональным знанием дела и даже больше. А представьте, что с ним будет в случае вашей гибели? Это удар… Путь господина Турамбара может сделаться очень темен и очень зловещ…

Они сделали еще пол-оборота на том же пятачке земли возле парковой тропинки и вернулись на прежние свои места.

— …знаете, скажу больше, приоткрою немного, хоть и не следовало бы: в самой мрачной перспективе его путь может стать темен настолько, что только добровольная гибель окажется последним выходом…

Белег прыгнул с места так, что успел пропустить мимо лица летящий кулак, и сам успел кулаком зацепить — но только вскользь, задев больше, чем ударив.

И снова закружилось: сорвалось в смерч, в круговорот, в бьющую в лицо запахом пота и крови, запахом пыли и костюмной шерсти, запахом лесной прели и ночной прохлады мешанину ударов и взмахов — но чуть сбавившую в темпе, потяжелевшую, погрузневшую; уже не растопыренные ладони летели друг другу навстречу, не скользила между смыкающихся пальцев хлопающая ткань — опускались кулаки и локти, со стуком сталкивались плечи и колени, ощутились под ударами чужие мышцы и чужие крепкие кости.

Что-то хрустнуло — громко, отчетливо и влажно.

Они опять отскочили друг от друга и опять замерли.

Белег опустил взгляд и посмотрел на свою руку: левая рука, та, которую в Северном госпитале сперва просто спасали, а потом доктору Курмину пришлось скреплять ее стальными скобами и обещать, что полностью подвижность восстановится не раньше, чем через полгода, — левая рука согнулась ниже локтя, там, где сгибаться была не должна. Выпирающий бугор выглядел странно и нелепо, Белег накрыл его ладонью, нажал, надавил — тот легко хрустнул под кожей, вправился, встал на место.