Когда-то Белег вдоволь поводил Турина, мальчика еще, по всему Менегроту, по всем окрестным городкам, по хуторам, по армейским расположениям — показал, перезнакомил со множеством собственных знакомых и с Йарво, конечно, тоже. Но в Заводях Турин всегда чувствовал себя явно неуютно и, как всегда в таких случаях, скрывал замешательство особой, неловкой оживленностью. Впрочем, в подобном отношении к здешнему укладу могли бы сознаться многие менегротцы.

— Где нам… Надо что? — прозвучало скорее «натшто», и Йарво покосился на Белега левым ярко-зеленым глазом. Правый был черный.

— Хорошо бы кое-что поискать.

— Потеряли?

— Возможно. В городе нет, в лесу нет. Думаю, вдруг ты поможешь.

— Может, и помогу… — Йарво подсек удилище, но натянувшаяся было леска сразу ослабла, и он пустил ее обратно. — Давно потеряли? Далеко?

— Позавчера к ночи. Может, позже. Не раньше. У Клубка или ниже.

— И велика потеря?

— Гондов десять{?}[От gond (синд.) – камень. По аналогии с английским стоном (stone), мерой веса, равной 14 фунтами. Т.о. 10 гондов – примерно 65 килограмм.].

Йарво что-то пробормотал, подергал себя за мочку — там, слева, в нее была вдета серьга-загогулина из черного камня. Другая загогулина, ярко-зеленая, была вдета в правое ухо.

— Добрo, — решил что-то, на ощупь запустил руку в ведро за спиной и, пошарив, вынул плотвичку. Безголовая тушка — голову Йарво сплюнул под ноги — звонко шлепнулась в середину старицы, оставив в ряске темную брешь, сразу ушла на дно. А потом вода вдруг вспучилась, мельком показала черную, гладкую, лошадиной ширины спину — что-то двигалось там в глубине, проборонив поверхность и пустив в стороны крупно побежавшую рябь, и наконец возле пристани показалась башка — крохотные широко расставленные глазки, колыхающиеся усы и обманчиво безобидная, беззубая пасть размером с хороший чемодан. Турин невольно отодвинулся.

— Добрo, — повторил Йарво, наклонился и ласково похлопал рыбину между глаз. — Сыщем.

Минуты не прошло — голося что-то совершенно неразборчивое, гулкое, утробное, на зов прибежал довольный голый мальчишка с шестом в руках; следом пришел рослый и плечистый — не в пример щуплому Йарво — мужчина в кожаных штанах, армейских ботинках и пехотной блузе старого образца. Коротко пожали руки, мужчина спрыгнул в ближайшую барку, стал ее отвязывать. Оба они были такие же беловолосые, разноглазые; мальчишка — младший сын Йарво, мужчина — старший правнук. Детей у него было шестеро: первая жена, Сорсэ, погибла еще в Походе, остались сын и дочь, а позднее Йарво сошелся с Туммэ.

Барка вышла на большую воду через узкую, едва различимую в зарослях протоку и заскользила вдоль берега. Грести и отталкиваться нужды не было — влекло течением, и только Рантам, правнук, слегка правил кормовым веслом.

— Вы правда ничего не видели? — решил поспрашивать Турин. — Вы ж напротив почти. Может, переправлялся кто незнакомый? Или на берегу крутился?

— Не, — покачал головой Йарво, — чужой не справится… На реке спокойно, там частый ход. А у дворца — скалы, прижим, как подойти, знать надо.

Он стоял между лавок, опираясь на шест, и рассеянно смотрел то на воду, то на распластавшегося на носу сына, то на поблескивающую справа-слева от барки сомовью спину.

— Правь здесь, — сказал Рантаму, когда поравнялись с Королевским мостом, прошли между опорами и из речной излучины вышли на ровное место. Отсюда круто повернувший Эсгалдуин брал ход на запад, до самого Сириона; течение его успокаивалось, и судам уже не грозили ни скрытые в глубине камни, ни порожистые стремнины.

Когда реку пересекли, пошли вдоль непривычно пустой и тихой набережной до устья Оврага: по нему сбегала с холма Шумливка — наверху били ключи, их потоки собирались в короткий студеный ручеек. Здесь рыбина надолго скрылась в глубине, и мальчишка соскользнул со своего насеста — нырнул следом, но, когда вынырнул, только погримасничал, забулькал, замахал руками: ничего стоящего.

У Большого порта, особенно у Нового моста, напротив Нового Заречья, задержались еще. Барка медленно шла вдоль укрытий аванпорта, за ними скрывались заглубленные в берег причалы, склады, разгрузочные площадки; виднелись поверх бетонных стенок застывшие без работы буксиры, баржи и грузовые краны. Сейчас шлюз внутрь порта был закрыт, а на верхней площадке, завидев на реке движение, поднялись вооруженные часовые, но узнали — махнули. Здесь в воде было полно мусора, грязной пены, всякой тухлятины; запутавшись в водорослях, качалось возле опоры что-то серо-розовое, раздувшееся — то ли дохлая овца, то ли собака. Йарво уже не отпускал сына нырять, да и сам только свешивался через борт, принюхивался и бормотал что-то всплывающей время от времени рыбине.

Начало темнеть. Совсем захолодало. Турин в кожаной своей куртке как ни в чем не бывало вертелся на лавке, заглядывая то за один борт, то за другой. У Белега немел бок.

— Глухо… Да продергивает тут. Ранти, правь-ка за Чомгу, в рогоз. Коль дальше гнало, то туда. Белег, ты твердо знаешь, в воде пропажа?

— Рад бы твердо знать.

— Ясн.

За узкой, из лесов вытекающей бурой от торфа Чомгой город заканчивался и, отделенные полосой прибрежных зарослей, начинались поля и предместья. Эсгалдуин здесь разливался еще шире, берега становились низкие и топкие и обильно зарастали осокой и рогозом.