После той, Первой битвы нандор на время покинули эти земли, уйдя к югу, и вернулись только с приходом голодрим. Тогда же на вершине появилась Taras Roimevat: небольшая, но неприступная крепость Двух Охотников. Потом уже ее расширили и достроили, а потом в округе стали появляться и новые поселения.

Долгий мир и растущая популярность хорошего тихого места привлекли к подножию новых жителей — ремесленников, фермеров, дельцов, служащих, отдыхающих, наконец, торговых и иных агентов. У подножия стали активно строить постоялые дворы и трактиры, их сменили гостиницы и ресторации; купальни получили мраморную отделку, а вдоль извилистой и мелкой Козьей речки появился целый променад с магазинами, салонами и легкомысленно-затейливыми кофейнями и шоколадницами.

Сейчас весь этот милый и компактный старый центр сменил и лицо, и образ жизни. Гостиницы, пансионы и нумера с рекламируемыми прежде дивными видами заселили штабы и комитеты, военные и гражданские службы, представительства и собрания — все, что успело сбежать, стянуться на юг из потерянных городов и крепостей. Здешним простым мирным жителям оставалось принять временные как будто трудности, уехать еще дальше или же довольствоваться клетушками в новых, стремительно возведенных бараках. Впрочем, простых мирных жителей в землях Первого Дома почти что не осталось.

Белег открыл глаза и сразу посмотрел вперед и вверх: на балконе замка-особнячка появилась фигура. Голдо только вышел и стоял теперь, согнувшись и локтями опираясь о край ажурной решетки. Поняв, что замечен, приветливо вскинул руку и сделал еще один понятный жест — постучал по запястью и чуть развел руками. Белег кивнул.

В парке было мирно и покойно, даже часовые как будто сливались с этим пейзажем, но, если прислушаться, с площади доносился и отчетливый гул моторов, и еще какой-то отдаленный гул — слитный от копыт, от армейских ботинок и сапог, от многих голосов, двигаемых туда-сюда ящиков, коробов, тюков… За пределами парка Амон-Эреб жил совсем другой, отнюдь не покойной жизнью.

Голдо на балконе продолжал расслабленно стоять у решетки, но смотрел не отрываясь и все в одну точку — куда-то на север, куда от площади к рубежам уходило еще одно разбитое шоссе. Потом дернулся вдруг, распрямился и, не взглянув уже на Белега, крикнул кому-то — негромко вроде бы, но так звучно, что слышно стало через весь парк:

— Antulut!{?}[Antulut! (квен.) – Едут!]

***16 часов 01 минута

Серые ступени длинной лестницы были вытесаны прямо из горного камня, ненавязчиво утоплены в самый склон и вели от флигеля среди ровных стволов дуба, граба и местного белого явора. Капитан Оровальдо, какой-то совсем уж притихший, без лишних слов сопровождал их наверх и даже оставил без комментариев, что оба, и Белег, и Турин, успели переодеться — Турин в свое капитанское, Белег в новую, без дырок и пятен, но по-прежнему безликую пехотную форму.

Прикрытый крепостью замчонок с его полуигрушечными башенками, недобастионами и фальшивыми бойницами по верху стены смотрелся немного смешно — походил на важного петушка под защитой цепной собаки. Хотя и строили его когда-то именно с этой целью — забавляясь, уйти от неуютной строгости настоящих крепостей и дать гостям пожить весело и без забот. Сейчас, когда наверху, в переименованной после Нирнаэт Taras Telda, расположились Арсенал, Главный Штаб, казна, архивы, хранилища и проектные бюро, а внизу, в старом городе и среди построек лагеря, — все остальные учреждения, расстояние в обе стороны было равным как раз отсюда.

— Проходите, пожалуйста, — очень вежливо пригласил капитан Оровальдо, когда они поднялись по причудливо выгнутому крыльцу, вошли в холл и свернули направо — оказались в небольшой по менегротским меркам гостиной-библиотеке.

Внутри тянулись книжные шкафы и шкафчики картотеки; в простенках над декоративными столиками со светильниками и вазами с деревянных щитов задумчиво глядели в вечность оленьи, косульи, кабаньи головы; в торце темнел зев незажженного камина, над ним — два портрета и между ними черная каменная урна с серебряным венком. По центру на небрежно набросанных шкурах стояли друг напротив друга два обитых кожей дивана, четыре таких же кресла и низкий столик между ними.

Голдо в строгом черном костюме сидел нога на ногу и, не реагируя, читал «Деловой Дориат».

— Добрый вечер, господа, — раздалось из дверей, и Белег повернулся на голос — звучный голос, глубокий и мелодичный. — Располагайтесь, прошу. Надеюсь, вы довольны приемом?

Вошедший Маглор приветливо пожал руки им обоим и приглашающим жестом указал на диван.

— Извините, что пришлось ждать. Внешние обстоятельства. Но по крайней мере, вы смогли передохнуть с дороги, — улыбался он тоже открыто и приветливо — и лицом, и ясными голубыми глазами. Вот только, договорив, посмотрел вдруг на капитана, и тогда и улыбка эта, и приветливость взгляда — нет, не пропали, пожалуй, даже обозначились сильнее, но капитан Оровальдо при этом пропустил вдох и попятился.

Многие в Белерианде считали Маглора мягким и миролюбивым, чуть ли не самым податливым из братьев. Заблуждение, в общем, было простительное: оно оправдывалось и манерами, и делами, и самой славой менестреля. Тех, кто знал Маглора ближе, было меньше, но они понимали, почему именно он держит ключевой участок своих Врат; некоторые видели и даже пережили их падение, когда над боем до последнего разносился перекрывающий все командный голос и леденящее «Нaсмерть! нaсмерть стоять!»

Все это было известно и подкреплялось еще и личными наблюдениями. Но кое-что в свое время удивило даже Белега. В той нехорошей истории с обоюдной высылкой после Лейтиан, когда к Границе подкинули сразу десятерых дориатцев, главная беда была не с потрепанными девятью (они-то как раз приходили в себя в госпитале), а с Линдалом: он успешно работал еще с Долгого мира, давно носил голодримские майорские звездочки и был опытным и уравновешенным сотрудником. И вот как раз Линдала вернули без единой царапины, в том же самом отглаженном голодримском мундире — только погоны аккуратно спороли. Линдал был совершенно цел, и тем непонятнее было, почему в ответ на любые расспросы его начинает колотить до слез и зубовного стука, и поделать с этим ничего не смогли ни в госпитале, ни в реабилитационном пансионате. Единственное, что удалось тогда выудить — это то, что двое суток подряд с ним о чем-то беседовал Маглор. Вскоре после этого Линдал чужим дрожащим почерком изобразил рапорт и, оборвав все связи, уехал сначала в Нэлдорет, а затем куда-то в глушь Таур-им-Дуинат.