«…кроме того, около 4 утра произошла перестрелка возле полицейского участка при квартале Наугрим. Двое полицейских и двое гномов убиты, есть раненые. Освобождены и скрылись трое задержанных накануне гномов, доступ в Квартал перекрыт изнутри, открытое столкновение более чем вероятно в ближайшие часы. В Новом Заречье продолжают циркулировать слухи и…»

— С гномами, как я посмотрю, у вас дела пошли совсем неважно… — дождавшись, когда Белег дочитает, заметил Амрод. Он уже не улыбался, но смотрел со знакомым азартным интересом. — Мне тоже придется ими заняться. Поэтому я еще раз благодарю вас за встречу: мы оценили вашу готовность к разговору. И отдельно — вашу с господином капитаном смелость. К слову, впечатляющий молодой человек, вас можно поздравить с таким трофеем… Но на этом я за всех с вами прощаюсь, — Амрод протянул руку. — Удачи вам, господин Куталион. Вам и господину Турамбару.

Но, уже посторонившись, уже жестом позвав кого-то из ждавших в стороне военных, он обернулся и все же не удержался от улыбки, от хитрого прищура.

— А знаете, если дело кончится неважно, приезжайте снова. Приезжайте вдвоем. Мы же найдем о чем потолковать?

Турин обнаружился уже за рулем: жевал что-то и, надавливая по очереди на педали, с видимым удовольствием слушал рев из распахнутого капота. Капитан Оровальдо оставил его: стоял возле припаркованного Namba, по плечи сунув голову в шоферское окно, и, видимо, о чем-то договаривался.

— Вроде не сломали, — сразу сообщил и только потом уточнил Турин: — Что там? Новости?

— Это было бы неожиданно. Да, новости. Не слишком хорошие.

Белег в двух словах пересказал разговор с Амродом и содержание донесения, но Турин отнесся не слишком серьезно.

— Да ладно, там войска: не разнесут же гномы город по камешку! А там и мы подоспеем… Нет, но ты видел! — пожав плечами, он снова увлекся «Глаурунгом» и довольно хлопнул его по рулю. — Заинтересовались! Даже голодрим заинтересовались, а! Ведь правда! Ну а что, классно же сделано. Слышь, как ревет?

— Слышу. Это что?

На пассажирском сиденье стоял бумажный пакет, Турин махнул рукой и тут же запустил ее внутрь — вытащил сливу

— А… это — это нам с собой дали! Очень мило…

Сунув сливу целиком в рот, он азартно втопил педаль, и «Глаурунг», прибавив обороты, издал еще более угрожающий рев.

Кроме слив и пары яблок в пакете обнаружились термос и квадратная жестянка из-под печенья — безмятежный вид на гору и старый город и затейливая надпись: «Отдохните душой и телом в Амон-Эреб!».

— Я не смотрел, она сказала, там чай и бутерброды.

— Она? — в жестянке действительно лежали аккуратно завернутые в вощеную бумагу бутерброды, маленькие местные помидорки и подвяленные перцы, тоже местные. Белег скрутил с термоса крышку, вынул пробку и осторожно понюхал — чай пах малиной и можжевельником.

— Ну… Женщина. Подошла, отдала. Пожелала нам хорошего пути.

— Что за женщина? В форме? В хаки?

— Да нет, обычная… В белом в чем-то, в рубашке… Да я не рассматривал! Голдиэ как голдиэ. Как все, — уловив незаданный вопрос, Турин отвлекся от шума двигателя, поморщился недовольно и добавил: — Да что там: подошла, спросила. Спросила, я ли «тот самый Турин Турамбар». Уж я не понял, в чем именно та самость, но говорю: «Собственной персоной». А дальше тоже ничего особенного: как доехали, как нам Амон-Эреб — пф-ф, а как мне Амон-Эреб, я его смотрел, что ли?.. Ну и дальше: хорошей дороги, вот вам подкрепиться. Отдала и отдала, минуты не постояла. А что такое-то, не доверяешь? Думаешь, отравить хотят?

Белег вернул крышку термоса на место и огляделся. На площади было все так же оживленно. Проехал фургон, потом несколько военных автомобилей единой вереницей, следом — груженная тюками подвода. Туда-сюда ходили, перебегали от двери к двери офицеры, рядовые, редкие штатские; умело лавируя, проезжали в толпе всадники — и эльфы разных народов, и люди. Теперь бросилось в глаза и третье очевидное отличие от такого же оживленного к разгару дня центра Менегрота: здесь совсем не было детей.

Белег выпрямился и быстро-быстро водил взглядом по сторонам: просеивая, просматривая, отбрасывая, всматриваясь в это безостановочное сосредоточенное движение, в эти лица, в походки, в фигуры, улавливая отдельные возгласы, ловя все это боковым зрением, слухом и каким-то еще внутренним чутьем.

Наконец увидел.

Женщина в светлой форменной блузке и в галифе, но без кителя стояла на пороге симпатичного беленького домика на противоположном краю площади и плечом опиралась о дверной косяк. Домик с приметным балконом, с фигурным фронтоном раньше был ювелирной лавкой-мастерской со штучным товаром — в лучших традициях самых прославленных голодримских мастеров; на втором этаже жил сам хозяин, но сейчас судьба его была неизвестна, прежде нарядные витрины скрылись за крашеными фанерными щитами, а над входом вместо яркой вывески растянулась слегка выцветшая уже кумачовая полоса — «Учет и довольствие». Женщина и стояла как раз под этой полосой, сложив на груди руки, и через всю площадь смотрела прямо на Белега.

Белег ощупью поставил термос на крышу «Глаурунга» и взялся за край дверцы.

— …эй! Да что такое-то?

Оказалось, «Глаурунг» уже не ревет. Оказалось, Турин успел уже наслушаться, вылез из-за руля, обошел бронемобиль и теперь тряс Белега за плечо, заглядывал в лицо. Белег пошевелился.

— Знакомая?

Женщина тоже шевельнулась — позади нее в дверях появился краснолицый пузатый дядька с пачкой бумаг, затряс ими, стал что-то быстро втолковывать — то ли просить, то ли оправдываться.