Домовик на миг замер, припоминая прожорливость белых тварей, затем хлопнул себя ладонями по бокам, зачем-то погрозил кулаком в сторону забора и подался в погреб за припасами. Старуха усмехнулась — будет с нелюдя толк.

Примостившись на завалинке, она устало вздохнула, сложила морщинистые руки на коленях, прикрыла глаза. Гости ждать себя не заставили. На поляну один за другим выходили белые волки. Одуревшие от свободы и пьянящей силы, дерзко порыкивающие, они шли прямиком на дремлющую старушку в ветхом тулупе. Окровавленные пасти и глаза, залитые тьмой дикой охоты. Дыхание мертвой стужи и сила новорожденной зимы…

Старый с мальчишкой хоронились в тени деревьев. Лешачок тихонько хихикал, зажимая рот ладонью.

Пакость мелкая. Ну, погоди у меня, подумала Яга и …всхрапнула. Ни дать ни взять немощная бабулечка, обуза семьи. Снежники скалились, подходили ближе, окружали…

— Ах вы, злыдни бессовестные!

Клюка взлетела в воздух и с размаху треснула по башке самого наглого. Волк вздрогнул и совсем по-человечески всхлипнул. В черных глазах гасло безумие. Взгляд прояснился. Зверь удивлённо заозирался, и…упал на спину, подставляя живот. Остальные отскочили, поджали хвосты, покаянно опустили лобастые морды, кто-то виновато заскулил. Раздав ещё парочку затрещин и тычков, ведьма злобно глянула в сторону леса.

— Выходи, раз пришел, гостем будешь, — в ритуальном приветствии звучала угроза.

Тощий мальчишка вышел из тени деревьев. Всклокоченные длинные волосы, на лице и тонких руках засохшая кровь, в стылых глазах шальная сила дикого леса.

— Ах, ты ж…

Яга беспомощно попятилась. От внезапно накатившей слабости подкосились колени, голова закружилась, в глазах потемнело. Ветер наотмашь ударил по щекам, не давая вдохнуть-выдохнуть, под ногами задрожала земля — оживая, зашевелились корни, силясь прорваться к свету, схватить, скрутить старую ведьму. С хрустом слетели сорванные печати заклятий, открывая дорогу, руша защиту…

Лешачок нарочито неспешно приближался к старухе, ступая босыми грязными ногами по первому снегу. Легко перешагнул невидимую границу защитного круга, с наглой ухмылкой провел пальцами по воротному столбу, стирая вырезанные охранные знаки. Довольно зажмурился. Снежники замерли. Мгновенно стих ветер в ветвях старых сосен.

Во двор из избы выскочил Никифор с большой деревянной ложкой в руке. Замер как вкопанный. Очухался. Схватил поварешку двумя руками и, втянув голову в плечи, струхнув от собственной храбрости, кинулся к воротам на выручку хозяйке.

— Я тебе сейчас, пакость лесная!

Хрясь! Ложка огрела мальчишку по лбу, добавляя к кровавым разводам крупинки горячей перловой каши.

Ведьма опомнилась, переложила клюку в левую руку, правой вцепилась в горло опасного гостя. Крепко. Без жалости. Или эта тварь очеловечится, или таких бед наворотить может…

Волки сторонились и не вмешивались. Зимние духи закон границы чтили свято. Хозяева обязаны сами договориться. Справятся, не впервой.

— Ты, гаденыш лесной, совсем вежество забыл?! Память прошлую вместе с листвой сбросил?! — прошипела Яга.

Узловатые старушечьи пальцы держали мелкого пакостника железным хватом. Сила земли текла через ведьму, смешиваясь с человеческой горячей кровью. Выцветшие от старости глаза налились зеленью. Лешак хрипел, беспомощно царапая руку на своем горле, брыкался, пытался ударить бабку ногой в колено. Яга крепче стиснула худую детскую шею. Из серых глаз потекли слезы. Обычные, соленые. Старуха резко разжала ладонь. Мальчик осел на землю как пустой мешок. Подтянул к животу острые колени и закрыл голову руками. Худое голое тельце тряслось от слез. Ведьма молча постояла над ребенком, затем, опустившись рядом на землю, скинула ветхий, траченный молью тулуп, накрыла лесного хозяина, примиряюще погладила по голове. Всхлипы прекратились, нелюдь затих.

— Ну все, все. Повоевали — и хватит. Пошли в дом. Мы тебя в баньке попарим, кашу с хлебом поешь, молока выпьешь. А то, ишь, крови хлебнул и колобродишь…Горе ты моё лесное…

*****

Потрескивала лучина, огонек отбрасывал причудливые тени на темное морщинистое лицо Яги. Кривая игла плясала в ловких пальцах, выводя на ткани сложный узор. До утра нужно вышить ворот рубахи, сплести пояс, шубу укоротить. Шуба непростая, шерстью на две стороны, скроена из пепельных волчьих шкур. Малец примерил и утоп в ней, а как ему зимой без теплой одежи?

Спит. Умаялся, бедолага. Банник его в семи водах отмывал. Лешак, труханувши, начал было чудить: веники оживлять, бревна трясти, веточки-листочки на лавках проращивать. Ясное дело — лес жара и огня не выносит. Банник растерялся. Хорошо, его жена сообразила: выгнала муженька на двор и давай мальчонку успокаивать, песни колыбельные петь, копну спутанную гребнем чесать. Тот и притих, бояться перестал.

Вымытый и вычесанный, наряженный в чистую рубаху и штаны с запасов Никифора, накормленный кашей и ржаным хлебом, напоенный молоком с медом мальчишка уснул на лавке, завернувшись в ту самую волчью шубу. С виду обычный сопляк не старше десяти вёсен, костлявый, как щепка, бледный, с серыми, зимними, глазами. Весной они расцветут синевой теплого неба, летом — лесной зеленью, осенью нальются золотом. Яга грустно вздохнула, вспоминая ушедшего лесовика. Обещал не бросать одну, обещал помочь найти …Эх. Ну, хоть одно обещание старый пень сдержал — одиночество в этой глухомани ей долго не светит.