– О чем?
– опешил Филька.

– Сколько ты людей заковал в последнее время? Не терпишь ли убытка. Доволен ли?

Филька не знал, что ему ответить. Говорить о том, что он делает в приказах, он не имел права никому, а тем более - в кабаке, при людях; а ведь в кабаке было немало народа и кроме них. Правда, в галдеже этом трудно слышать посторонним их разговор, но все же... А тем более спрашивает сам судья. Может, испытывает?

Нестеров продолжал сверлить его своим взглядом.

– В твоем промысле урожай... Скоро еще больше будет. Свою кралю разоденешь по-царски... Готовься!

Филька молча налил себе кружку браги и выпил разом.

– За ваше здоровье!
– сказал он бойко, обтирая рукавом усы.

– Бабу ты себе отхватил сдобную, дородную, не по себе. Счастье таким никудышным людям, как ты.

Филька насторожился, хотя поданную ему кружку опорожнил быстрехонько.

– Ты - сударь, и я - сударь, ты - мужик, и я - мужик, и оба мы дураки... Обоих нас ужалила сия ядоносная тварь.

Нестеров печально склонил голову на грудь. Некоторое время сидел молча, о чем-то раздумывая.

– Был я в Питере, был за границей и много видел разных женщин, а такой не знаю... Одна только подобная есть... Очень схожая с этою... Ей богу!

– Кто?
– встрепенулся Филька.

– Жена Петра... Катюша, - тихо и скорбно улыбнулся Нестеров.

Филька, точно его окунули в прорубь, похолодел весь: "Батюшки мои, господи Иисусе!.."

Оглянулся он с опаской по сторонам: не слыхал ли кто?

– Такие бабы, если захотят, дают счастье даже безумцам, останавливают кровь изрубленному жестокой жизнью, заставляют верить в бессмертие, и зимние сугробы обращают в цветы... Во грехе они рождают истинную любовь к жизни, но в нужную минуту они проявляют мужественную благорассудительность и, подобно матери, заботливо могут спасти человека, падающего в пропасть. У них больше средств принести добро или сотворить зло, чем у нас.

Он задумался и затем добавил:

– А могут и столкнуть... Понял?

Фильке показалось, что по щекам обер-ландрихтера текут слезы. И, действительно, Нестеров вытер глаза платком.

– Меня она столкнула... Видишь сам.

Филька смотрел на Нестерова, слушал печальную его речь и не верил себе: "Может ли это быть, чтобы боярин, такой знатный и дворянин, так полюбил холопку?"

– Я врагов имею столько теперь ради нее, сколько камней по берегам Волги рассеяно... И самый главный враг - Питирим.

– Кто?!
– спросил окончательно обалдевший Филька.

– Да. Епископ. Вся его злоба ко мне через нее.

– Через Степаниду?!

– Ну да. Она мне все рассказала... Питирим так же пострадал от нее, как и мы с тобой, дурачок... Она все рассказала мне о нем, а ему обо мне. Все, что я говорил ей, все известно теперь епископу. А это значит: кто-нибудь из нас должен погибнуть... Она способствует преступлениям и фискалит... И теперь я вижу, что он и ко мне отпустил ее ради своей выгоды, ради того, чтобы сгубить меня.

Однако немного погодя, Нестеров поправился:

– А может быть, я и ошибаюсь... И не хочу я верить в такую гадость...

Филька положил голову на руки, точно собираясь уснуть на столе.

– Очнись, парень!
– потрепал его за кудри Нестеров.
– Не убивайся.

Поднявшись, Филька, тяжело двигая ногами, вышел вон из кабака. На воле было все так же тихо, все так же пустынно. С Волги тянул прохладный ветерок. На самой середине в одиноком челне виднелся огонек: кто-то жег головню, надо думать - рыбаки... Филька подошел к самой воде. В темноте набегала она на камни, на песок, неугомонная, беспечная, равнодушная к происходящим в человечестве страданиям, но готовая для человека сделать многое, сказочно огромное, ибо она - сила, вольность, неумирающая жизнь...

Филька глубоко вобрал в себя прохладный легкий воздух, помочил голову из реки и сказал вслух: "На то вы и дворяне, чтобы с вами так-то!"

Нет! Для него Степанида - другая. Он злобно погрозил в сторону кабака, где остался Нестеров...

XVI

За Печерами, в оврагах, пришлось прятаться от конного патруля. Власти шарили, искали воров, разгромивших цейхгауз. Цыган Сыч сумел положить лошадь на брюхо и обошелся с ней так, что она не шелохнулась. Он весь прижался к ней, обнял ее шею, дул зачем-то ей в морду и тихо приговаривал: "родной, родной"... Успокоил. Степанида, ревнуя, глупо смеялась; он сердился, дергал ее за рукав, шикал. Патруль прошел мимо. Цыган снова повеселел.

– Глупый человек Филька!
– И вздохнул: - Эх, какие же люди бывают на свете!

– А кого ты почитаешь умным?

– Кто в песнях и в лошадях толк понимает, - задумчиво ответил Сыч.

Задумалась и Степанида, но через некоторое время, свесившись с коня, сказала тихо:

– А я умным считаю богатого...

Цыган засопел, а потом с сердцем сплюнул:

– Не думай так... Похудеешь, а потом умрешь...

– Чтой-то?!
– удивилась Степанида.

– У Кстова есть лесок, а в том леске хорошо, и Волгу видно, и людей нет... Там я тебе и расскажу.