– Кто не работает – тот не живет, так?

– Верно. Почему эти призраки всегда возле всяких баталий трутся да в центре штормов рыскают – они как воронье, на мертвечину слетаются. А с Рогом так и делать ничего не надо – настало время, дунул, плюнул, подождал, пока затонет, барыш получил. Вот и грызутся они из-за этой штуковины. Мы когда “Лилии” ядер по бортам накидали, да на себя ее внимание отвлекли, как раз на руку Призраку сыграли – он Рог с галеона себе увел.

– То есть он тоже топил корабли, чтобы продолжать жить? – зачем-то уточнила Дороти, хотя и так было ясно – Доран и его “Холодное сердце” ничем от других неупокоенных мертвецов не отличались, а значит, и повадки у них схожие.

– Ему – души, нам – товар, – Саммерс посмотрел, прищурившись, словно ожидал от Дороти возмущения. – Все довольны.

– А потом он забыл Морено, и вы остались без ручного Призрака и его штормов.

– Зато другой талантец огребли, – Саммерса, кажется, разочаровало, что Дороти так спокойно приняла мрачную историю. – Я к Бринне, там сейчас будут нужны руки. И учти – попадешь под ядро, командор, тут рыдать никто не будет.

Боцман еще раз коротко глянул на Морено, который осторожно, но неумолимо полз по деревянной каракатице к цели, потер щеку и внезапно тихо рассмеялся:

– Знала бы ты, какими словами он меня крыл, когда узнал, куда я запихнул Рог.

Дороти прикусила губу и только и смогла, что кивнуть. Смеяться беззвучно она не умела, да и новые вести про особенности жизни Дорана к веселью не располагали. Но и планов не меняли.

– Ставка.

Голос Филлипса вырвал ее из раздумий.

Оставались двое участников торгов, которые пока не сказали своего слова.

“Лилия” высилась молчаливой громадой и казалась намного более материальной, чем положено призраку. Покрытые алой краской лепестки цветка будто скрывали в сердцевине монстра. Туго натянутые черные паруса ветер словно и не теряли.

На этот раз шагов слышно не было, фигура капитана возникла на носу галеона сразу – точно он всегда там стоял.

Роста небольшого, одет по моде покойно короля Эдварда – такие воротники Дороти видела на фамильных портретах. Только вот поверх воротника у капитана “Лилии” не было головы, только шляпа. Между ней и воротником тлели красные угли глаз и клубилась серая муть.

А вот голос у него был сильный. Глубокий, как бездна.

И он сказал:

– Обернись!

Приказ был настолько суров и однозначен, что Филлипс даже начал оборачиваться, но взял себя в руки и остановил движение, не закончив. Усмехнулся недобро и проговорил:

– Ставка?

– Обернись! – этот голос принадлежал уже одноглазому с бригантины. Прокатился по волнам и пошел гулять эхом, отталкиваясь от бортов.

– Обернись, обернись, – пробормотали хором жрецы.

– Обернись, обернись, обернись… – зашептало, зазвучало вокруг, и Филлипс не выдержал.

Дернул щекой, еще крепче вцепился в рукоять пистолета. И обернулся.

Как раз вовремя.

Чтобы увидеть скалящегося во все зубы Морено, который сидел на одном из деревянных щупалец каракатицы и держал в руках большой рог из пожелтевшей старой кости. Явно древний, с оковкой из темного металла и толстой цепью, идущей от витого узкого конца к широкой горловине.

– Потерял чего, жаба сухопутная? – громко спросил Морено, перекинув рог из руки в руку.

Филлипс замер словно громом пораженный: стоял, открывая и закрывая рот, как тунец, вытащенный на берег, потом предсказуемо потянул пистолет из ольстр.

Гарнизонный капитан схватился за палаш.

Дороти уже рассчитала – от “Свободы” прыжком на борт “Холодного сердца” и оттуда (если, конечно, призрачные доски выдержат ее вес и она не провалится) на шлюпку. Но прыгать не пришлось. Все решили без нее.

Капитан “Лилии” повторил:

– Обернись, смертный! – огни его глаз теперь горели ярко и ровно, как две лампады.

От корабля к кораблю пошло гулять эхо последних букв, и слова слились в монотонное гудение. “…нннннныыыый” плыло над водой огромным ульем, а затем смолкло разом.

Филлипс наклонил упрямо голову, выпятил челюсть и, смерив Морено презрительным взглядом, обернулся.

Капитан “Лилии” нарочито медленно, напоказ хлопнул в ладоши, как будто сигнал давая. По галеону прошла легкая дрожь, лепестки на носовой фигуре зашевелились, заклацали, защелкали, как гигантские злобные сверчки.

Филлипс почуял неладное, заозирался, все-таки вытянул пистолет, но поздно.

Да тут и пушка бы не спасла.

Волны вокруг шлюпки вскипели, потом с огромным фонтаном брызг из воды вырвалось громадное алое щупальце, с бледно-желтыми жадно пульсирующими присосками, и ударило по носу лодки, подкидывая ее высоко вверх.