Настал черёд его, Василия, и сподвижника Гермогена постоять за державу, за православную веру и торжество российской церкви.

Так нужно ли перед лицом врага устраивать публичное избиение своего народа? Нет и нет! В добром согласии с патриархом, со всем освящённым Собором лучше принять покаяние народа и сплотить его против общего врага святой Руси. И в конце молебна царь сказал:

— Дети мои, наша государева воля в согласии с волей церкви и её первосвятителей. Мы жалуем вам свою милость. Мы не помним зла, чинимого в забвении. Да ниспошлёт Господь Вседержитель мир и любовь моему народу, согласие и благоденствие нашей державе.

Покидая собор, царь Василий сказал Гермогену:

— Ежели пожелает боголюбец Иов посидеть за столом, милости прошу святейшего. А ты и вовсе мне нужен. Жду.

В этот день покаяния россиян богослужение в московских храмах длилось с утра и до вечера. И вся Москва словно вторично присягала верой и правдой служить России и её законному государю. И по этому поводу на многих монастырских звонницах лихие звонари затеяли колокольное завыпевание. Да первыми отличились в Даниловой монастыре. Сложили они канон и выдали колокольным звоном:

— Ать, зимогоры! Ать, крамольники! — кричал незлобиво московский люд. Да и получше даниловских нашлись чародеи, что в Варсонофьевском монастыре служили. Они за патриарха порадовались:

Гермоген и Сильвестр как раз шли по кремлёвскому двору, когда кудесники вызванивали. Гермоген головой покачал, как звоны сложил в строки, да не осердился, лишь Сильвестру заметил:

— Экие окудники!

— Истинно говоришь, святейший, — согласился Сильвестр. Он был молчалив и думал о патриархе Иове. Он и Гермоген только что посидели возле ложа Иова, который слёг после отобравшей у него последние силы долгой церковной службы. И Гермоген и Сильвестр скорбели, потому как понимали, что немощному старцу недолго осталось светить россиянам.

— Государь-то, поди, хотел бы видеть боголюбца у себя, — тихо заметил Сильвестр по пути в царский дворец.

Гермоген не ответил, но подумал, что вряд ли. Видел же Гермоген, что царь Василий не смягчился сердцем к духовному отцу Бориса Годунова.

Как выяснилось позже, и патриарх Иов не желал видеть Василия Шуйского. Не любил правдолюбец этого лукавого человека и душою страдал из-за него после убийства царевича Дмитрия. Тогда Шуйский принёс в Москву ложь. Она же осталась сокрытой. Одно утешало Иова, что сия ложь была скрыта во имя спасения державного мужа Бориса Годунова.

После обряда покаяния Иов провёл в Москве ещё несколько дней. А когда чуть окреп телом, уехал в родные Старицы. Проводы были торжественные, шествие растянулось больше чем на версту от Красной площади до Тверской заставы и дальше. Благовестили колокола. Но торжество проводов не могло избавить москвитян от печали. Они знали, что видят Иова в последний раз и потому шли за каретой с такими же чувствами, с какими идут за гробом усопшего.

Первый русский патриарх Иов тихо угас спустя три с половиной месяца после возвращения из Москвы. Он был погребён в старицком Успенском монастыре. О его кончине старицкие архиереи донесли весть до Москвы. В Благовещенском соборе Гермоген отслужил панихиду, на которую собрались все священнослужители стольного града и из многих ближних городов. Позже, с согласия царя Василия, Гермоген повелел перенести мощи Иова в Москву, но в ту пору стольный град был в опасности и перезахоронение отложили на будущее.

...Гермоген и Сильвестр вошли в новый государев рубленый дворец, в ещё пахнувшие смолой палаты. Царь хотел Гермогену поведать о чём-то важном. Да слушая его, Гермоген был удивлён тем, что в душе Василия проснулось особое милосердие. Василий заявил, что отказывается быть государем державы холопов, как сие было до него, и ищет путь стать царём подданных, правящим по закону.

— Думаю я, святейший, действуя личной властью, издать указ о полноте народного достоинства.

— Издай, государь, ежели сей указ не разойдётся с волей Божьей.

— Ты меня и просветишь, коль в темноту впаду, а тако же занесёт куда. — Шуйский вспомнил, какими простыми и ясными были его отношения с Гермогеном, когда они оба стояли далеко от верховной власти. Теперь же чуть что — и видел царь опасицу в откровенном разговоре с патриархом. Понимал он, что Гермоген сильнее духом и мыслью. И не раз патриарх дал сие почувствовать царю. И ещё сила Гермогена, считал Василий, была в том, что за патриархом стояла сплочённая церковь, большинство архиереев которой свято чтили своего первосвятителя. Вон как с разрешительной грамотой о покаянии россиян властно поступил патриарх, как позвал за собой его, царя. И хотел бы Василий кого-то покарать, ан нет, патриарх связал ему руки.