— Странно, странно. Розыски продолжим. А теперь — об Анастасии. Что она?

Ярополк вздохнул:

— Плачет, убивается. Дурно ей, бедняжке.

— Знамо, что невесело. Мужу изменять. Ишь, чего удумала, а ещё монашка! Проучил ты её как следует?

Сын отвёл глаза:

— Бить не бил. Так — сказал пару грозных слов.

— «Грозных слов»! Знаю я твои «грозные слова»! Накажи примерно. В тереме запри. Под замком держи, на воде и хлебе. Чтоб раскаялась, в ножках ползала и вымаливала прощение.

— Жалко, тятя.

— Нечего жалеть! А тебя, небось, она не жалела, лобызаясь с хахалем. Пусть спасибо скажет, что не выпороли её. По закону — надо бы. Но на первый раз — хватит ей и этого. А потом посмотрим.

Участь свою гречанка приняла со смирением. Лишь спросила у Ярополка:

— Милонега нашли?

Тот позеленел, чуть ли не набросился на неё с кулаками:

— Дрянь ты, Настя! Думаешь о ком?! Смеешь говорить!!! — взад-вперёд прошёлся по клети, несколько остыл и сказал: — Нет, пока не нашли. Но достанем из-под земли. И посадим на кол. Сомневаться нечего. Можешь быть уверена.

Громко хлопнул дверью. Бедная монахиня завалилась в подушки.

Лишь подсохли дороги, как царевен Киру с Ириной и царевичей Бориса с Романом начали готовить в Константинополь. Караван составлялся длинный — множество красивых кибиток, в них полно царедворцев, фрейлины, лакеи, лекарь, пекарь и так далее. Целый полк дружинников. Хлопоты по сборам заняли неделю.

В это время прибыл евнух Пётр Фока во главе десятитысячного войска. Византийцев пришлось размещать в близлежащих к Великой Преславе селениях; воины от скуки начали пошаливать — отнимать у крестьян овец, портить местных девок и лупить местных мужиков. А тем более состоял экспедиционный корпус на две трети из наёмников: из грузин, армян и хорватов — с ними трудно было договориться. Приходилось спешить с выступлением против русских.

Но сначала проводили в дорогу наследников. Ранним мартовским утром царь спустился по ступеням дворца. Лёгкий ветерок теребил его бороду, распушал мех на шапке, шевелил мантию из красной парчи. Драгоценности сверкали на солнце. Сзади стояли: патриарх, члены боярского совета, «малые» бояре — не входившие в совет, Пётр Фока, мелкие придворные. Суетились слуги. Кони каравана, запряжённые цугом, нервно перебирали копытами.

Щурились от солнца наследники: старший сын Борис — чернобровый красивый мальчик лет тринадцати, мало похожий на отца, не такой ширококостный, с узким приветливым лицом; младший сын Роман — пухлый, весёлый, добрый, между верхними резцами — расщелина, делавшая его похожим на зайца; старшая дочь Ирина — ей недавно исполнилось двенадцать, и она находилась в стадии «гадкого утёнка» — с длинным нескладным телом, нервными руками и стеснительными ужимками; Кира — младшая дочь, десяти лет, хитрая и скрытная. В золотом расшитой одежде, с волосами, смазанными жиром, дети царя Петра выглядели забавно, чересчур по-взрослому.

Проведя ладонью по бороде, их напутствовал отец:

— Ну, пора, пора. Раньше уедете — раньше приедете. Будьте благоразумны, помните, что вы — отпрыски болгарского самодержца, представители великой страны, слава её и честь. Соблюдайте приличия, ревностно учитесь, набирайтесь мудрости: знания, полученные в Константинополе, пригодятся на родине. Ты, Борис, будешь коронован после меня. Начинай готовиться с юных лет. Наблюдай, запоминай, всё процеживай через ум — лучшее бери, скверное отбрасывай. Не шали, Роман. Баловаться — грех. Вы за ним смотрите, пожалуйста, он ещё такой невоспитанный... Дочери мои! Вы должны понимать, что у вас — особая доля. Если братья ваши едут в Константинополь просто учиться, черпать знания в центре православного мира, вы, помимо учёбы, станете невестами молодых правителей Романии. Это и почётно, и очень ответственно. Прежде всего, должны приглянуться — и Василию с Константином, и императрице, и Полиевкту. Заслужить доверие. Оправдать надежды. Я надеюсь на вас. Ваша покойная мать Мария смотрит на всех с небес, радуется вашему грядущему счастью. Да хранит вас Господь! Дети мои любимые... Что ж, давайте поцелуемся на прощание — когда свидимся ещё!.. — И, смахнув слезу, царь пошёл обнимать наследников.

Вместе с ним всплакнула Ирина — и не столько по причине отъезда (путешествие и дальнейшее замужество волновали её самым положительным образом), сколько от упоминания матери — девочка любила её, и скоропостижная смерть царицы до сих пор, по прошествии двух лет, жгла и мучила. А Роман разрыдался в голос: он хотя и мало что понял из напутственной речи, но предчувствие чего-то ужасного больно поразило его, сжало сердце и исторгло слёзы. Старший сын обнимался сдержанно, как и подобает преемнику; Кира ткнулась в бороду отца, фыркнула, сказала: «Хорошо, что я младшая. Младший, Константин, говорят, красивее, чем Василий». — «Ничего, ничего», — невпопад утешил её Пётр.

Погрузились в кибитки, царь взмахнул платком, и процессия тронулась. Патриарх осенил караван крестным знамением... Знали бы они, где окажутся через несколько лет: кто в могиле, кто в плену, кто в монастыре!.. Но об этом позже.

А тогда, в марте 969 года, собирались идти на русских. Состоялся разговор меж двумя Петрами — византийским стратопедархом и болгарским царём.

— Надо действовать стремительно, — говорил болгарин. — Нам известно, что Свенельд собирает дань в районе Доростола. А в Переяславце остался Калокир с воеводой Вовком. Выгодный момент, чтобы их накрыть.

— А не лучше ли вначале разбить Свенельда? — рассуждал вслух скопец. — Доростол ближе и доступнее.

— Но зато лучше укреплён. Выдержит вполне многомесячную осаду. А тем временем Вовк придёт на помощь. Да ещё, не дай Бог, возвратится Святослав! Нет, любезный тёзка, надо начинать с Переяславца. А затем оставшихся русских мы запрём в Доростоле. Голодом уморим и жаждой, изведём атаками. Быстренько сдадутся.

Византиец задумался. Серое его лицо, на котором не росли волосы, было морщинисто и болезненно. Глубоко посаженные глаза излучали отрицательную энергию. Вечно влажные губы выгибались вперёд, как у негра. Царь старался не смотреть на посланца Константинополя: вид скопца был довольно мерзок.