Она вскакивала с постели и, схватив подушку, простыню, одеяльце, убегала ночевать на сеновал. Лопатиха возвращалась к себе в комнату, встревоженная, неспокойная. Ночью она много раз просыпалась, выглядывала в распахнутое окно, слушала ночные шорохи, кваканье лягушек в пруду, лай собак…

Дни потянулись для Марины скучные, томительные, похожие друг на друга, как листочки на яблони под ее окном. С утра до позднего вечера сидела она в клубе, подшивала газеты, читала, писала плакаты, стараясь не думать, забыть о том, что нарушило ее равновесие, но то, непрошеное, запретное, само лезло в голову. С людьми она теперь держалась сдержанно, даже боязливо, так как опасалась, что по ее лицу можно сразу догадаться о ее невеселом настроении, о тоске. Вечерами было немного легче, она проводила их в кинобудке, и гул аппаратной успокаивал ее, заставлял забывать обо всем на свете, кроме зрительного зала, за которым она наблюдала в окошко. Но когда после окончания фильма Марина шла домой по притихшей, синевшей в ночи улице, она почти с ненавистью смотрела на спокойно-невозмутимую луну, заливавшую Гремякино ровным таинственным светом.

«Светит в вышине, другим хорошо в такую лунную ночь, а мне хоть плачь от тоски; одна я, никого у меня нет!» — с горечью думала она…

Она не сразу заходила во двор тетки Лопатихи, сидела на скамейке у калитки, слушала ночь, и так хотелось куда-то уехать, улететь, чтобы все вокруг было другое, не похожее на гремякинскую жизнь…

В эти дни Максим Блажов ни разу не встретился Марине, будто он сквозь землю провалился. А однажды она все же увидела издали его возле конторы, и все в ней сразу задрожало, заколотилось, вспыхнуло, пришлось свернуть в переулочек, чтобы не столкнуться с ним. Иногда она никак не могла совладать с собой, отправлялась к реке, бродила по берегу, наблюдала, как лениво расхаживали, взлетали и садились разомлевшие от жары крикливые вороны, и думала с усмешкой: «Глупые, ну кому они кричат? Чего им надо?» Получалось так, что ноги сами собой приводили ее к тому местечку, к тому пеньку, где она слушала Максима тогда, во время рыбалки. Марина устраивалась на пеньке в позе Аленушки и принималась убеждать себя в том, что ей в конечном счете наплевать на все. Пусть другим достается и любовь, и земные радости, а она обойдется и без этого. У нее есть чудесная хозяйка — тетка Лопатиха, есть кинобудка, откуда можно обозревать собравшихся в зале людей, есть, наконец, клуб. Разве этого мало человеку?

«А был бы в исправности кинофургон, ездила бы по бригадам, в Гремякино возвращалась бы спать!» — убеждала она себя, понимая, что теперь для нее единственное утешение — работа, только работа.

Как-то после завтрака Марина опять отправилась в контору к председателю колхоза. Утро было ясное, жаркое, середина июля. В палисадниках буйствовали всеми красками цветы, в огородах все неудержимо набиралось сил, хорошело, созревало. Она быстро шагала по улице, твердила про себя, что пусть даже поругается в правлении, раскричится, даже расплачется, а добьется-таки сегодня своего. Кинофургон надо ремонтировать немедленно, все отложить в сторону, а его сделать. Уж тогда она покажет, на что способна. Да и из Гремякина ей придется чаще выезжать и некогда будет думать о несбыточном…

«А Максима — из головы вон, накладываю на него запрет!» — сказала она себе, подходя к правлению.

Но Павла Николаевича в кабинете не оказалось, и даже Люся Веревкина не могла сказать, когда он должен быть. Марина послушала треск арифмометра и щелканье счетов, понаблюдала, как глуховатый Ипполит Ипполитович, приставив ладонь к уху, разговаривал с приходящими в контору людьми, и вернулась в клуб. То ли оттого, что уж очень бодрило и окрыляло солнечное утро, то ли просто нельзя было сидеть сложа руки, когда гремякинцы не сегодня-завтра приступят к жатве, Мариной вдруг тоже овладела жажда деятельности. Она распахнула в клубе ставни и двери, яркий свет заполнил зал. Она подмела пол, выровняла ряды стульев и скамеек, прибила на стене новые плакаты. И все равно было что-то не так. Что-то мешало и портило весь вид…

Марина взбежала на сцену, огляделась. И сразу ей стало ясно, что надо делать. Скамейки, последние четыре ряда серых, убогих скамеек! Нельзя на них смотреть при дневном освещении, когда солнце бьет в окна. Она бросилась в конец зала и принялась отодвигать скамейки к стенкам: образовалась площадочка — как раз для танцев, можно вполне свободно кружиться нескольким парам. Но и у стен скамейки были лишними, ненужными, вызывали чувство неловкости за гремякинцев.

— Выбросить их к собакам! — сказала вслух Марина.

Она тут же вытащила во двор скамейку с полуотломленными ножками и бросила ее под забор. А когда взялась за другую, такую же хромоногую, в дверях внезапно вырос Виктор Шубейкин.

Увидев его, Марина обрадовалась, просияла — так радуются внезапной встрече земляки в чужом городе. Он долго тряс ее руку, она не отнимала ее, лишь смутилась отчего-то, щеки ее зарозовели. Они стояли и смотрели друг на друга, будто не виделись целую вечность.

— Вот, приехал опять! — оживленно сказал он.

— На залетных примчался? Где ж они? — воскликнула она, высвобождая наконец руку.

— Председатели куда-то укатили. Мы вообще в район собрались, а дорогой наш-то и говорит: «Давай-ка, Виктор, в Гремякино свернем, дела есть!» Я — что? Пожалуйста! Присвистнул, и полетели небесные к вам. Пока, думаю, председатели будут вести дипломатические переговоры, я с тобой повидаюсь…

Виктор как-то сразу поутих, насторожился. Обычно подвижной, бойкий, беспечный, он вдруг неловко затоптался, нахмурился, что несколько удивило Марину. Уж не о телеграмме ли он хотел ее спросить? Она потащила к дверям хромоногую скамейку.

— Ты что тут делаешь? — произнес он, оглядывая клубный зал.

Она объяснила, что решила избавиться от поломанного старья, так как скамейки больше нетерпимы в клубе. Может, председатель колхоза скорее купит недостающие кресла, тем более что обещал.

— Правильно! — одобрил Виктор, опять веселея. — Так и надо нажимать на начальство. Давай-ка помогу тебе…

И он принялся выносить из клуба одну скамейку за другой. Марина лишь на минуту засомневалась, на чем же будут сидеть люди, когда в зале набьется полным-полно народа. Но Виктор уверил ее, что надо во всем проявлять настойчивость и решительность, если хочешь добиться цели. И она, вздохнув, стала наблюдать, как он легко, ловко подхватывал скамейки.