– Сижу. Сухой мох с махоркой смешиваю.

– Титан!

До избы Афонина добрались благополучно, без поломок и без "хвостов". По очереди погладили молодую овечку. Вокруг под ненормально теплым для октября ветерком шумели сосны и ели. Мария села на траву и сказала:

– Я останусь здесь навсегда.
– Подумала (в этот момент все смотрели на нее).
– Если, конечно, хозяин разрешит.

– Разрешит, разрешит, - ответил за хозяина Малков.
– Ты, главное, не мешай ему над книгой работать. А то мы перед финнами опозоримся.

– Да нет, - сказал Афонин, - чем она помешает? Глядишь, ещё и поможет с готовкой.

– Знаем, как они помогают с готовкой, - тихо проворчал Малков и громче добавил: - Мужики, дельное предложение! Остаемся до завтра.

– Я "за", - сказал Важин.

– Если завтра тронем с утра, то согласен, - сказал Муравьев.

Мария легла отдохнуть, устав с непривычки, а мужчины, пока не стемнело, решили пройтись.

– Как вы думаете, - спросила Мария, - а не могут они явиться сюда?

– Сюда?
– переспросил Муравьев и усмехнулся.

– Нет, - подтвердил Афонин, - сюда в ближайшие полгода никто не приедет. Здесь и летом негусто людей, а уж осенью да зимой... Пустыня.

Всего одна бабка-невидимка живет через дом.

– Как это невидимка?
– мгновенно заинтересовался сыщик.

– А так. Она всех нас видит, а мы её нет.

Афонин стал подбивать мужиков на рыбалку. Долго уговаривать не пришлось, он принес с чердака просушенные сети, перекинул их через плечо, показал, где взять весла, и повел гостей к реке.

По реке они спустились в озеро, перед ними открылся безбрежный серо-голубой простор.

– О, какие у тебя тут моря!
– сказал Муравьев.
– Я и не подозревал.

– Это сейчас тихо, а вот подождите, задует, поглядели бы!

– Да видели-видели, - сказал Муравьев, - сами на флоте служили.

Они поставили сети, вошли обратно в реку, расположились на берегу, развели костер, достали бутылку. Выпили, закусили хлебом, лучком, закурили.

– Красота, мужики, - мечтательно произнес Малков.
– Вот где должен жить настоящий писатель.

– Жить-то жить, - сказал Муравьев.
– Но ведь тоже, ты понимаешь...

Ну, скажем, недельку. Но потом-то усохнешь.

– Ничего, не усохну, - сказал Малков.
– Месяца три только так.

А ты как, Андрей?

Андрей молчал. Эти детские разговоры не интересовали его.

– О чем вы спорите?
– наконец сказал он.
– Каждому - свое. Одному и суток здесь много будет, а другой и за полгода не насытится.

– Это верно, - сказал Муравьев.

– А вообще, мужики, - по-прежнему мечтательно, глядя в чистое небо, произнес Малков, - что-то я в последнее время все чаще и чаще задумываюсь: а в чем оно, счастье? Вот вроде бы материально я обеспечен, на здоровье, тьфу-тьфу, тоже не жалуюсь, но счастья-то нету. Так где же оно? И вот носишься на своем джипе по белу свету, а счастья что-то не попадается.

– Надо знать, где носиться, - заметил Муравьев.
– А счастье, как это ни банально звучит, в достижении цели. Не знаю, как у вас, у меня так.

Дело удастся, вот тебе полдня счастья.

Ну, а потом снова работа.

– У нас так же, - заметил Важин.
– Точно также. Получится вещь, когда чувствуешь нутром, что получилась, и вот тут - мгновение счастья. Не полдня, но пара часов полноценного, здорового счастья.

– Нечто вроде первой брачной ночи, - сказал Малков.
– Заметьте, мужики, никто из вас о любви даже не вспомнил. Стареем, мужики.

– Почему?
– отозвался Афонин.
– Я вспомнил...
– Все одновременно подумали о Марии и промолчали. Затем Афонин добавил: - Только любовь - это вовсе не счастье...

– А что же это тогда?
– недоуменно спросил Малков.

– Не знаю...

– Видите ли, - заметил мудрый Важин, - любовь хороша тогда, когда человек созрел для нее. Когда оба созрели. Оказывается, в этой жизни до всего нужно дозреть. Думал ли я в двадцать пять лет, что бриться хорошим опасным лезвием необъяснимое удовольствие? А послеобеденная, допустим, сигара или трубка. Разве двадцатилетний сопляк, тянущий сигарету за сигаретой, может это понять?

– А партия в шахматы у камина!
– иронично подхватил Муравьев.
– А марки, монеты, как у моего Веревкина. Да идите вы все к черту со своим эстетизмом, маниловщиной и ещё не знаю с чем. Дело. Дело! Вот в чем суть человека. Тем-то он и отличается от других теплокровных, что может кумекать и делать дело!

– Дело-то дело, - негромко сказал Афонин, - но и дело надо делать красиво. Ладно, на первом месте работа, а что на втором?

– Опять, что ли, любовь?
– не скрывая язвительности, спросил Муравьев.