– В белом плаще с кровавым подбоем, шаркающей кавалерийской походкою, ранним утром четырнадцатого числа весеннего месяца нисана!
– перебив, завораживающе ритмично декламирует Нинка из наиболее популярного китчевого романа века.

– Ого!
– оборачивается Сергей.

– А то!
– отвечает она.

И оба хохочут.

– А хочешь на Голгофу?
– спрашивает расстрига, чем несколько Нинку ошарашивает.

– В каком это смысле?

– В экскурсионном, в экскурсионном, - успокаивает тот.

– В экскурсионном - хочу.

Не то что б обнявшись - атмосфера храма, особенно храма на Голгофе, от объятий удерживает - но все-таки ни на минуту стараясь не терять ощущения телесного контакта, близости, наблюдают Нинка с Сергеем из уголка, от стеночки, как обступила небольшая, человек из восьми, по говору хохляцкая - делегация выдолбленный в камне священной горы крохотный, полуметровый в глубину, колодец, куда некогда было установлено основание Креста. Хохлы подначивают друг друга, эдак шутливо толкаются, похохатывают.

– Чего это они?
– любопытствует Нинка.

– Есть такое суеверие, - поясняет Сергей, - будто только праведник может сунуть туда руку безнаказанно.

– Как интересно!
– вспыхивает у Нинки глаз, и, едва хохлы, из которых никто так и не решился на эксперимент, покидают зал, Нинка бросается к колодцу, припадает к земле, сует в него руку на всю глубину.

Сергей, презрительный к суевериям Сергей, не успев удержать подругу, поджимается весь, ожидая удара молнии или черт там его знает еще чего, однако, естественно, ничего особенного не происходит, и Нинка глядит на расстригу победно и как бы приглашая потягаться с судьбою в свою очередь.

– Пошли!
– резко срывается Сергей в направлении выхода.
– Чушь собачья! Смешно!..

Бородатый человек лет сорока пяти сидел напротив наших героев за столиком кафе, вынесенным на улицу, и вальяжно, упиваясь собственной мудрой усталостью, травил, распевал соловьем:

– Не, ребятки! В Иерусалиме жить нельзя. Вообще - в Израиле. Тут в воздухе разлита не то что бы, знаете, ненависть - нелюбовь. Да и чисто прагматически: война, взрывы! И-де-о-ло-ги-я! Типичный совок. Недавно русского монаха убили и концы в воду. Есть версия, будто свои. То ли дело Париж! В Штатах не бывал, зря врать не стану, а Париж!.. Монмартр! Монпарнас! А Елисейские поля в Рождество! То есть, конечно, и Париж не фонтан: в смысле для меня, для человека усталого. В Париже учиться надо. А мое студенчество - так уж трагически получилось - пришлось на Москву. Но вам еще ничего, по возрасту. Впрочем, когда молод, и Москва - Париж. Что же касается меня, были б деньги - нигде б не стал теперь жить, кроме Лондона. Самый! удобный! самый комфортабельный город в мире. Но, конечно, и самый дорогой. Ковент-гарден в пятницу вечером!.. Пикадилли-серкус!.. А на воскресенье - в Гринвич: "Кати Сарк", жонглеры! Увы, увы, увы!.. Так! что же еще? Италия - это все равно, что Армения, но вот! есть - на любителя - сумрачные страны: Скандинавия, Дания, приморская Германия. Уникальный, знаете, город Гамбург!

– Гамбург?
– вставила вдруг, переспросила Нинка.
– Один джентльмен как-то сказал, что в Гамбурге, на Риппер-бан, за меня дали бы максимум двести марок. Риппер-бан - это что?

– Вроде Сен-Дени в Париже, - отозвался всезнающий соотечественник, вроде Сохо в Лондоне, хотя Сохо куда скромней. Но вы не волнуйтесь: такие, как вы, на Риппер-бан не попадают. В худшем случае!

– Отто?
– с некоторым замедлением осведомился Сергей.

– Отто не Отто, - кокетливо отмахнулась Нинка.

– Вон оно что!
– Сергей в мгновенье сделался мрачен, угрюм.
– Надо же быть таким кретином! Они тебя наняли, да? Отто с матушкой? Скажи честно - ты ж у нас девушка честная!

Бородач притих: тактичное любопытство, чуть заметная опаска.

– Нет, любимый, - ответила Нинка с волевым смирением.
– Не наняли. Я - сама.

– Сама?! Как же! Парикмахерша! Откуда ты деньги такие взяла?!

– Деньги?!
– входила Нинка в уже знакомый нам азарт.
– На нашей Риппер-бан заработала: у "Националя"! Смотрел "Интердевочку"? Хотя, откуда? У вас там кино не показывают: молятся и под одеялом дрочат!

– А с визой для белых сейчас в Европе проблем нету. На три месяца, на полгода. Потом и продляют. Идете в посольство!
– попытался бородач если не снять конфликт, то, по крайней мере, изменить время и место его разрешения.

– Ф-фавен!
– бросила Нинка Сергею.

– Любопытное словцо!
– заметил бородач.
– От "фвна", что ли?

– От "козла", - вежливо и холодно пояснила Нинка и встала, пошла: быстро, не оглядываясь.

– Догоняй, дурень!
– присоветовал бородач, и Сергей, вняв совету, себе ли, побежал вслед:

– Нина! Нина же!

В сущности, это была еще не ссора: предчувствие, предвестие будущих разрушительных страстей, однако, на пляже, на берегу моря, сидели они уже какие-то не такие, притихшие: загорелая Нинка и белый, как сметана, Сергей.

Нинка лепила из песка замок.

– Я никогда в жизни не бывала на море!

– А меня предки каждое лето таскали. В Гурзуф! Ну, поехали в Гамбург! поехали! Я немецкий хорошо знаю.

– С чего ты вбил в голову, что я хочу в Гамбург?! Если б она меня послала, сказала б я тебе первым делом, чтоб ты ни в коем случае не возвращался?
– Нинка чувствовала тень вины за тот разговор, то согласие на дачной веранде в Комарово - тем активнее оправдывалась.