– Где ряса?

– На дне, в сумке. А зачем тебе?

– Платье сошью, - и Нинка полезла под тахту.

– Ну куда ты хочешь, чтоб я пошел работать?! Куда?!
– взорвался вдруг, заорал, вскочил Сергей.
– Я уже все тут оббегал! Ты ж запрещаешь обращаться к Отто!

Нинка обернулась:

– Бесполезно. Я у него уже была!

– Была? В каком это смысле?!
– в голосе Сергея зазвучала угроза.

– Надоел ты мне страшно!
– вздохнула Нинка и встряхнула рясу.
– В каком хочешь - в таком и понимай!

Было скорее под утро, чем за полночь. Нинка выскользнула из такси, осторожно, беззвучно прикрыв дверцу, достала из сумочки ключ, вошла в комнату; разделась, нырнула под одеяло тихо, не зажигая света, но Сергей не спал: лежал недвижно, глядел в потолок и слезы текли по его лицу, заросшему щетиной.

– Ну что ты, дурачок! Что ты, глупенький!
– принялась целовать Нинка сожителя, гладить, а он не реагировал и продолжал плакать.
– Ну перестань! Я же тебя люблю. И все обязательно наладится.

– Я не верю тебе, - произнес он, наконец, и отстранился.
– Никакая ты не ночная сиделка. Ты ходишь! ты ходишь на Риппер-бан!

– Господи, идиот какой! С чего ты взял-то?!
– и Нинка впилась губами в губы идиота, обволокла его тело самыми нежными, самыми нестерпимыми ласками.

Сергей сдался, пошел за нею, и они любили друг друга так же почти, как в залитом африканским солнцем иерусалимском номере, разве что чувствовался в немом неистовстве горький привкус прощания.

Когда буря стихла, оставив их, лежащих на спинах, словно выброшенные на пляж жертвы кораблекрушения, Сергей сказал:

– Но если это правда! Я тебя! вот честное слово, Нина! Я тебя убью.

Сейчас они сидели в витринах друг против друга, на разных сторонах переулка: гимназисточка и монахиня. Землячка привалилась к наружной двери, готовая продать билет! И тут из правого проходца возник Сергей: пьяный, слегка покачиваясь.

Нинка увидела его уже стоящим перед ее витриною, глядящим собачьим, жалостным взглядом, но не шелохнулась: как сидела, так и продолжала сидеть.

Землячка обратила внимание на странного прохожего:

– Эй, господин! Или заходи, или чеши дальше!

– Что?
– очнулся Сергей.
– Ах, да! извините, - и, опустив голову, побрел прочь.

Землячка выразительно крутанула указательным у виска.

– Зачем?
– шептала Нинка в витрине.
– Зачем ты поперся сюда, дурачок?..

Один ночной бар (двойная водка), другой, третий, и из этого, третьего, старая, страшненькая жрица любви без особого труда умыкает Сергея в вонючую гостиничку с почасовой оплатой!

На сей раз придерживать дверцу такси нужды не было: окна мягко светились, да и не мог Сергей Нинку не ждать.

Она замерла на мгновенье у двери, собираясь перед нелегким разговором, но, толкнув ее, любовника не обнаружила. Шагнула в глубь квартиры и тут услышала за спиною легкий лязг засова, обернулась: Сергей, не трезвый, а победивший отчасти и на время усилием воли власть алкоголя, глядел на нее, сжимая в руке тяжелый, безобразный пистолет системы Макарова.

– Где ты его взял?
– спросила почему-то Нинка и Сергей почему-то ответил:

– Купил. По дешевке, у беглого прапора, у нашего. Похоже, нашими набит сейчас весь мир.

– Понятно, - сказала Нинка.
– А я-то все думаю: куда деваются марочки?
– и пошла на любовника.

– Ни с места!
– крикнул тот и, когда она замерла, пояснил, извиняясь: - Если ты сделаешь еще шаг, я вынужден буду выстрелить. А я хотел перед смертью кое-что еще тебе сказать.

– Перед чьей смертью?

– Я же тебя предупреждал.

– Вон оно что!
– протянула Нинка.
– Ну хорошо, говори.

Сергей глядел Нинке прямо в глаза, ствол судорожно сжимаемого пистолета ходил ходуном.

– Ну, чего ж ты? Давай, помогу. Про то, как я тебя соблазнила, развратила, поссорила с Богом. Так, правда? Про то, как я затоптала в грязь чистую твою любовь. Про то, как сосуд мерзости, в который я превратила свое тело!

– Замолчи!
– крикнул Сергей.
– Замолчи, я выстрелю!

– А я разве мешаю?

Сергей заплакать был готов от собственного бессилия.

Нинка сказала очень презрительно:

– Все ж ты фавен, Сереженька. Вонючий фавен, - и пошла на него.

Тут он решился все-таки, нажал гашетку.