Показав пропуск элегантной даме в белом халате - хранительнице этой закрытой столовой-музея для отставных аппаратчиков второго разряда, Полковник оставил на вешалке дощечки и плащ и устроился у стены, за угловым, на двоих, столиком, к зальцу спиною.

Полковник уже заканчивал поднесенный подавальщицею суп, когда стул напротив скрипнул под тяжестью некоего Пришельца, столь же нестарого и столь же мрачного, как Полковник. Полковник нехотя приподнял лицо.

– Иннокентий Всеволодович? Вот уж кого не ожидал!

– Иван Алексеевич?
– Полковник узнал визави, улыбнулся саркастически, но вместе и сочувственно.
– Значит, тоже до генерала не дотянули? В штатском, конечно, исчислении.

– Как видите, - развел руками Пришелец.
– А вы-то как же в отставке оказались? Я полагал, что кто-кто, а уж вы-то! не в смысле вы лично! при любых пертурбациях на месте останетесь.

– То-то и оно, - вздохнул Полковник, - что не в смысле я лично. А я лично оказался засвечен. Вот начальство кость и бросило. Подопечные, знаете, расхрабрились, да и тиснули статеечку в "Огоньке". Свою, впрочем, роль обойдя более чем искусно. А вы сами посудите: кто я без них? Чем занимался бы? За что жалованье бы получал?

– Ай-ай-ай, - покачал сочувственно головою, поцокал языком визави.

– Ну, ничего, - улыбнулся Полковник, реагируя на сочувствие.
– Ничего! Как заметил давеча один мой давний знакомец: шестой сундук, сундук еще не полный!

– Как?
– переспросил состольник.

– Я, - пояснил Полковник, - к такому повороту готов давно. Очень давно. Лет уже двадцать, - и отправил в рот очередной кусочек котлеты.

Электричка отстучала, затихла вдали. Полковник, пропыленный, усталый, расстроенный, с неудобоносимыми дощечками под мышкою, брел по Садовой. Сквозь фиолетовую дымку вечера за ним наблюдали двое из притаившейся между дачами старенькой, с правым рулем, с заклеенной бельмом скотча треснутой правой же фарою "Тоеты".

– Во, смори, виишь!
– толкнул локтем молодого, налитого силою Джинсового Усача опустившийся сиплый Забулдыга.
– Снова доски таранит! А на хрена они ему, а? Скажи, на хрена? Смекашь? А подвал там знашь какой солдаты вырыли?! Мальчишками были - лазили.
– По внешнему виду Забулдыги вполне могло подуматься, что мальчишкою он был при русско-японской войне, а не двадцать каких-то недалеких лет назад.
– Этот подвал если, к примеру, картошкою затарить - до коммунизма до самого хватит. Ха-ха. Шутка, конечно. И дверь, как в бомбоубежище. Видел, да? Видел? И вобче генерал, а смори, как одевается. Машины опять же нету - электричкой. Смекашь, говорю?
– и снова ткнул Усатого локтем.

– Я тебе щас потыкаю, свинья, - чуть слышно, сквозь зубы, оборвал Джинсовый.

– Да ты чо?
– обиженный и напуганный, притих Забулдыга.
– Я тебе, понимашь! как договаривались! а ты!

– Заткнись, - так же спокойно возразил Джинсовый.
– На вот, - протянул зелененькую с Лениным, - и вали. И мы с тобой никогда в жизни не виделись, понял?

– Да понял я, понял, чо ты, все путем, - ретировался довольный добычею Забулдыга.

Усатый даже не глянул.

Полковник повозился у калитки, скрылся за нею. Спустя мгновения загорелись окна его небогатого дачного домика. Усатый запустил мотор.

Если не считать любовно оборудованного подвала, с которым мы уже имели случай свести знакомство, единственной роскошью скромной в остальном полковничьей дачи были великолепные розы - под них ушла вся свободная земля участка. В респираторе, в полиэтиленовом фартуке и специальных рукавицах Полковник и занимался ими в это счастливое погодою, не слишком, правда, уже раннее летнее утро: с помощью хитрого какого-то аппарата опрыскивал землю у корней, листья: лечил ли от болезни, защищал от вредителей, удобрял!

Шум подъехавшего автомобиля вывел Полковника из сосредоточенности, с которою он общался со своими любимцами. Дверца машины хлопнула за забором. Полковник бросил взгляд на часы, а с них - раздраженно-вопросительный - перевел на калитку и, отставив аппарат, замер в ожидании стука. Который тут же и воспоследовал.

– Открыто!
– крикнул Полковник и увидел элегантно одетого, самоуверенного по внешности Карася - того самого Парламентского Оратора, чья речь в защиту Свободы Печати привлекла ненадолго полковничий взгляд к телевизору в столярке.
– Сколько мне помнится, - продолжил Полковник, я приглашал вас на одиннадцать.
– И в сторону, почти себе под нос: - Поразительный зуд!

– У меня заседание Верховного, буквально, Совета, а ваша! ваша! повестка, - Карась постарался вложить все доступное ему брезгливое презрение в это слово и даже подкрепить его не менее презрительно-брезгливым жестом двух сжимающих бумажку пальцев, - ваша повестка, если я, буквально, не ошибаюсь, не является официальным документом, который! скорее, дружеское приглашение, и я, буквально!
– презрение Карася начало иссякать, обнаруживая под собою растерянность и страх.

– В смысле дружеского - разумеется, ошибаетесь, - ответил Полковник, сполна насладившись карасевой паузою.
– Мы с вами не дружили никогда, да оно, в сущности, и невозможно.