– Помочь?
– крикнул, выбираясь из "Вольво", Тот, У Кого Ученый Совет, и двинулся к перламутровой красотке.

– Спасибо, спасибо, не надо, спасибо!
– запричитал ее водитель, прикрывая лицо ладошкою.
– Не надо!

Но обрадованные хоть таким развлечением ожидающие - кто пешком, а кто и на колесах - уже двинулись к потерпевшему.

Тогда он вытащил не слишком чистый платок, набросил на лицо и дал деру, словно нашкодивший мальчишка, оставив красавицу-"девятку" на произвол судьбы.

– Стесняется, - понимающе пробасил в бороду Батюшка.
– Молодой!

В электричке еще не зажгли света, хотя, в общем-то, было пора. Внучка стояла в обнимку со своим Юношей возле тамбурного дверного окна. Толстая тетка с сумками и авоськами с трудом выдралась из межвагонного перехода и, пропихиваясь сквозь раздвижные остекленные двери, высказалась, взглянув на парочку:

– Совсем обесстыдели!

– Зверь рыгает ароматически, - сказал Юноша.

– Что?
– не вдруг отозвалась Внучка.
– Какой еще зверь?

– Вон, - кивнул Юноша на скорректированную досужими шутниками запретительную надпись на стекле двери.
– И все-таки зря мы туда едем.

Внучка не ответила ни звуком, однако, плечо ее затвердело под рукою Юноши, демонстрируя характер владелицы.

– Я вот, честное слово, сознаю, что это чушь собачья! Дефект воспитания. И все-таки!

– Зверя боишься?

– Родители не поймут.

– Рано или поздно и им, и тебе все равно придется смириться, - пожала Внучка плечами.
– Полковник мне и папа, и мама вместе. Не просто дед.

– Да-да, я помню!
– попытался закрыть Юноша не слишком приятный разговор, но Внучка не обратила внимания.

– Мама умерла, когда меня рожала. А отца не было вообще.

– Помню, - повторил Юноша и нежно поцеловал Внучку в висок, поглаживая ей голову.

– Не надо меня жалеть!
– вырвалась Внучка.
– Мне полковник их всех заменил! И я его не предам!..

Электричка остановилась. Открылись противоположные двери. Туда-сюда замелькал народ.

– Выходи!
– крикнула Внучка и резко толкнула Юношу в сторону проема.

Юноша набычился.

– Выходи!

Двери захлопнулись, электричка двинулась дальше.

– Эх, - сказал Юноша.
– Знала бы ты! Для них гэбэ - это!
– и махнул рукою.

– Я ж говорила: выходи.

– Ладно, поехали, - вернул Юноша руку на внучкино плечо.

– Следующая станция - "Стахановец", - неразборчиво пробурчало вагонное радио.

Застрявшая перламутровая "девяточка" так и белела-посверкивала вдали, а стыдливый ноль-одиннадцатый "жигуль" одиноко стоял возле самой полковничьей дачи, когда Внучка и Юноша к ней подошли. В освещенном окне видно было, как Полковник беседует с Очередным Карасем. Внучка взяла Юношу за руку, потащила к калитке.

– Неудобно, - шепнул он, слегка упираясь.
– Видишь - разговаривают.

Внучка пренебрежительно пожала плечами, запечатала губы пальцем и, шутливо крадучись, повлекла Юношу к дверям. Прежде чем те закрылись, голубоватый пронзительный свет галогенок подъезжающей машины успел на мгновенье осветить пару.

– Да ни черта мне от вас не надо!
– устало втолковывал Карасю Полковник.
– Вызывают вас - приходите. Все! А зачем - это уж мое дело!

– Извини, полковник!
– прервала Внучка, выступая из полутьмы прихожей.
– Мы потихонечку, помнишь, как Штирлиц? Ну полковник, чего надулся?! Мы вчера не могли и позавчера тоже. Я потом объясню. Здравствуйте, - отнеслась к Карасю.

– Здравствуйте, - привстал тот.

– Вот, знакомься, - вытащила Внучка на свет Юношу.

– Никита, - представился Юноша и протянул руку кажется что с опаскою.

– Иннокентий Всеволодович, - вышел из-за стола, пожал руку Полковник.

– Рыгает ароматически, - шепнула Внучка с ехидцею.

– Сидоров-Казюкас, - снова привстал-поклонился Карась.
– Очень приятно.

– А вас никто не спрашивал!
– прикрикнул Полковник.

– Никита, - подчеркнуто вопреки покрику Полковника поклонился Юноша Сидорову-Казюкасу.

– Оторвали, да?
– поспешила Внучка загасить в зародыше готовый вспыхнуть конфликт и потянула Юношу на крутую лесенку, а по ней - в мансарду, бросив деду по пути: - Ну ты занимайся!..

"Жигули", минуту-другую назад мазнувшие светом по парочке, подкатили к даче, погасили фары, умолкли и выпустили, наконец, одетого в светлый костюм Спортивного Мужчину, не старого, но совсем седого эдакой благородною сединой. Он осмотрелся, оценил факт наличия стоящего у дома ноль-одиннадцатого, вытащил кисет с табаком, трубку, неторопливо набил ее, запалил от спички и стушевался во мгле. Когда глаза Благородного попривыкли к темноте, он пересек неширокую Садовую и остановился у дома напротив: не в пример ладненькому, но, в общем-то, несерьезному полковничьему - мощный, огромный, из неподъемных, почерневших от времени бревен сложенный, был он - даже во тьме очевидно - запущен до невозможности восстановления. По лицу Благородного скользнула странная какая-то гримаска: улыбка - не улыбка, и если уж улыбка, то, скорее, усмешка: горькая и над собой. Он толкнул державшуюся на одной верхней петле калитку, та подалась нехотя, скребя низом по земле, но щель достаточную, чтобы пройти, Благородному предоставила. Чем он и воспользовался.