Несколько минут Говард продолжал сидеть молча, устремив взгляд на дверь. Потом он встал и направился к двери, которую приоткрыл.

— Я отправлюсь в ратушу,— сказал он своей секретарше,— и вернусь оттуда через час.

Он закрыл дверь, надел шляпу, подошел к двери, которая выходила на улицу с черного хода.

В течение трех лет Сеан О’Бриен был тайным советником местной политики. Он появился на сцене в тот момент, когда одна из партий потерпела полный крах, но благодаря его огромным средствам он сумел восстановить ее и вдохнуть в нее новую жизнь.

Главой этой партии был Эд Фабиан, толстокожий полицейский, жизнерадостный, лишенный всяких комплексов. Когда О’Бриен предложил ему свои миллионы, он их принял, не беспокоясь ни о том, откуда они взялись, ни о том, что надо будет их возвращать. Желание О’Бриена оставаться в тени могло вызвать подозрения у Фабиаца, но ему нужны были деньги, чтобы поставить снова на ноги свою партию, и он понимал, что любопытство может лишь помешать ему.

В настоящее время Фабиан был всего лишь подставным лицом, тем более, что, старея, он утратил свою боеспособность, если она вообще у него существовала, и, так как деньги все время поступали, он без возражений принимал распоряжения О’Бриена.

Если бы он только знал, что О’Бриен сколотил свое огромное состояние на международной торговле наркотиками, его бы, вероятно, хватил удар.

Бывший гангстер О’Бриен был незаметен благодаря своей осторожности и стремлению постоянно находиться в тени. О’Бриену удалось бежать из Европы, унося с собой миллионы, в то время, как с его соучастниками обошлись во Франции строго: им всем пришлось заняться принудительными работами.

Приехав в Флиг, в Калифорнию, чтобы привести в порядок свои дела и надежно пристроить свое состояние, он быстро пресытился бездеятельной жизнью и решил заняться политикой. После того, как он изучил соотношение сил различных партий, существующих на тот момент, он обнаружил слабость той, которую возглавлял Фабиан, договорился с ним о поддержке и стал осуществлять контроль.

Несмотря на множество предосторожностей, которые он предпринял, когда был хозяином торговли наркотиками, он не мог избежать контактов с определенными лицами. Один из них получил во Франции двадцать лет тюрьмы, так что полиция, разыскивающая О’Бриена, располагала описанием его внешности, поэтому он избегал гласности в любой форме. Он тщательно следил, чтобы ни одна его фотография не появилась в печати и не попалась бы на глаза инспектору полиции, заинтересованному в его поимке. О’Бриен не жаждал получить двадцать лет принудительных работ.

После трех лет безопасной жизни такое положение вещей его вполне устраивало. Ведя спокойную и уединенную жизнь, он забавлялся тем, что контролировал жизнь процветающего города, не давая повода избирателям догадаться, что это он в определенной степени распоряжается их существованием.

Он обладал роскошной виллой, окруженной не менее роскошным садом, который спускался до самой реки. Высокие стены окружали эту резиденцию и защищали ее от любопытных взглядов.

За рулем своей мощной машины Говард потратил двадцать минут, чтобы достигнуть поместья. Проезжая по аллее, края которой украшали великолепные редкие растения, Говард видел целый батальон садовников-китайцев, которые занимались уходом за садом. Но в это утро у Говарда в голове были другие интересы, кроме цветов и деревьев. Подозревая не совсем честное происхождение миллионов О’Бриена, он старался не показываться в его обществе, когда не присутствовали другие члены его партии. Но сегодня утром то, что он должен был ему сказать, было строго конфиденциально для того, чтобы об этом можно было говорить по телефону и рисковать быть подслушанным.

Он остановился перед озаренным солнцем входом, быстро поднялся по ступенькам и позвонил.

Лакей О’Бриена, Солливан, бывший борец, в белой куртке и черных брюках, открыл дверь. Он казался удивленным.

— Мистер О’Бриен дома? — спросил посетитель.

— Безусловно,— ответил Солливан, отстраняясь, чтобы дать ему войти,— но он занят.

Входя, Говард услышал, что где-то в доме поет женщина, и первой мыслью было то, что, наверное, О’Бриен слушает радио. Этот голос, легкое сопрано, имел что-то особенно привлекательное, так. что Говард, который мало понимал в музыке, все же нашел его особенным.

— Скажите ему, что это важно.

— Пойдите и скажите ему это сами, патрон,— ответил Солливан.— Ни за что на свете я не решусь прервать завывание этой цыпки.

Он указал ему жестом коридор, по которому следовало идти в большой салон.

— Идите смело!

Говард быстро прошел по коридору и остановился перед порогом большого зала, двери которого были широко раскрыты.

О’Бриен, удобно устроившийся в кресле, сидел с закрытыми глазами, весь обратившись в слух.

За роялем, около застекленной двери с открытыми створками, сидела высокая тонкая девушка, удивительно красивая блондинка с зелеными глазами, тонким носом, высокими скулами, с чувственным ртом, одетая в кашемировый белый свитер и клетчатые брюки.

Она пела сладким и звучным голосом арию, которую Говард смутно помнил. Неподвижный, с бьющимся сердцем, он смотрел на нее. До сих пор он считал свою жену Глорию самой красивой из всех женщин, но эта превосходила ее красотой.

В конце пассажа, перед тем, как взять заключительную высокую ноту, девушка увидела его, вздрогнула, сфальшивила и сняла руки с рояля.

О’Бриен открыл глаза и нахмурил брови.

— Что с тобой случилось? — спросил он, повернувшись к ней.

Потом, проследив за ее взглядом, увидел Говарда.