Шрифт:
— Хи-хи, — вяло усмехнулся Овечкин.
— Ты погоди, Светозар, хихикать — это ещё не конец. Ну вот… Англичанин и японец совсем оторопели, а когда опомнились, англичанин и говорит: «Ёджик стридженый! Что за удивительный страна! Здесь муджик на инглиш и на латынь говорить!» — «Вой-вой! — вторит ему японец. — Осень утивительный страна! Я есё в Сипирь это саметил. Там мусаки в корящий том в супах тут, а выхотят колые и в снек сикают!» [34]
— Хи-хи, — хихикнул Овечкин и зевнул.
34
Ой-ой! Очень удивительная страна! Я ещё в Сибири это заметил. Там мужики в горячий дом в шубах идут, а выходят голые и в снег сигают.
— Погоди зевать-то — это ещё не всё. Ну вот… А мужик-то наш проехал пару кварталов да остановил телегу у шикарного подъезда. Выходит к нему навстречу швейцар и говорит: «Святые угодники! Это вы, граф?! А я-то, старый дурак, вас и не признал. Вылитый же вы сегодня мужик… Пожалуйте, пожалуйте… Маскарад-то уж, чай, в разгаре…»
Милосердов взглянул на Овечкина, но тот уже сладко дремал.
— А вот как ты думаешь, Светозар, — сказал он намеренно громко, — человек познаёт природу или природа через человека познаёт самое себя?
Овечкин проснулся, но был голоден и не расположен к философии, а потому промычал в ответ что-то невнятное. Милосердов махнул на него рукой и засвистал известную арию из «Свадьбы Фигаро». Наконец докатили они до полицейской части.
— Фу, какая здесь духота! — сказал Милосердов, вылезая из коляски и вытирая лоб носовым платком. — Наверное, все двадцать Реомюра, никак не меньше. Вроде и лето кончилось, а всё парит!
— Никак нет.
— Что «никак нет»?
— Сегодня только двенадцать градусов.
— А ты откуда знаешь?
— У Навроцкого на даче в окне термометр висел.
— Гм… Ты бы, Светозар, не на градусник, а на другие вещи смотрел, — проворчал Милосердов. — А всё-таки жарко…
«С такой комплекцией, надо полагать, всегда жарко», — подумал Овечкин, покосившись на животик патрона.
— Что? — прищурился Милосердов. — Думаешь, с моей комплекцией всегда жарко?
Овечкин густо покраснел.
— Ну-ну… Посмотрим, какая комплекция будет у тебя в мои лета… Уф, что-то устал я сегодня…
— Отдохнуть бы, Платон Фомич… — оживился Овечкин. — Да и есть жуть как хочется.
Но Милосердов не обратил внимания на жалобы подчинённого, будто и не слышал ничего. В служебном кабинете он долго стоял у окна и барабанил пальцами по подоконнику, затем сел за письменный стол и стал медленно переворачивать страницы дела Навроцкого. Овечкин, не мешая мыслительной работе патрона, молчал. Самому ему, кроме идеи о жареной говяжьей котлете, в голову положительно ничего не приходило. Прошло с полчаса, и он почти заснул в кресле, убаюканный однообразным шелестом бумаги. Вдруг Милосердов выскочил из-за стола и хлопнул себя по лбу так, что Овечкин невольно вздрогнул и пристально вгляделся в лысину патрона: не осталось ли там повреждений?
— Ёжик стриженый! — вскричал Платон Фомич. — Что там было изображено, на картине?
— Как что? Женщина, то есть девица Янсон…
— Что у неё было в руке? Ведь она что-то держала в руке?
— Кажется, платок… носовой… — неуверенно проговорил Овечкин, пытаясь вспомнить. Он недоумевал, почему его начальника снова занимает эта картина.
— Платок, говоришь? — Милосердов побарабанил пальцами по столу. — Вот что! Поезжай на дачу и посмотри хорошенько, что она там держит в руке. Немедленно возвращайся и доложи мне. Я дождусь тебя здесь. Займусь бумагами… У тебя лупа есть?
Овечкин вытаращил глаза и, вероятно, впервые в жизни понял, что такое ненависть к начальству.
— У тебя лупа, говорю, есть?
— Нет.
— Вот, возьми мою. Рассмотри всё тщательно через лупу. Я хочу точно знать, что у неё в руке.
Распираемый чувством досады, Овечкин направился к двери.
— Да, вот ещё что, — остановил его Милосердов. — Ты, кажется, голоден? Зайди по дороге в трактир, перекуси. Даю тебе на это пятнадцать минут. Да водку, смотри, не пей!
Овечкин обиделся и хотел было серьёзно возразить, но, рассудив за благо не ссориться с начальством, чтобы не повредить карьере, промолчал и уехал. Он был зол на Платона Фомича и всю дорогу до Осиной рощи употребил на сочинение язвительных куплетов вроде этого:
Скривил Платон свирепо рот: Воров кругом невпроворот!Или ещё язвительнее:
Если стукнуть Фомичу Головой по кирпичу, Будет плохо кирпичу, Но отлично — Фомичу, Потому что наш Фомич — Это тот ещё кирпич!4
Вернулся Овечкин поздно вечером и, застав Милосердова в сыскной комнате храпящим на кожаном диване, несколько раз кашлянул.