Когда она прицелилась в капище, «нового идола» на месте уже не было. А Бронец взвыл. Стрела прошила голову бешеного навылет слишком поздно.

Толпа схлынула тотчас. Наузы-ошейники едва успели исчезнуть с их шей после смерти прошлого хозяина, а они уже преклоняли колени и бормотали слова заговора заново.

Бронец, зажимая ладонью прокушенное плечо, клятву принял. Черва не удивилась. Она и без подсказок поводка знала, что он хочет сделать. Потому что поступила бы также. По-варварски. По справедливости.

Селяне восторженно лепетали что-то о бешенице, как о даре Многоликого и Безликого, о надобности уподобляться бешеным, как новым избранным богами. Бронец, не дослушав, приказал им кинуться друг на друга и перебить всех до единого.

Черва, не глядя на затеявшуюся свару, подлетела к волкодаву, трясущимися руками на ходу выуживая из пояса противотравы. Бронец достал из седельных сум Лиходея намедни сплетенный ею намордник.

– Как чувствовал, что пригодится, – невесело улыбнулся он и с теплотой воззрился сверху-вниз на подбежавшую Черву. – Ну что, княжна, махнемся местами?

До нее туго доходило его бормотание. Она, привстав на цыпочки, сосредоточенно выливала ему на рану всевозможные снимающие воспаление и боль снадобья. Слезы мешались и она раздосадовано попыталась смахнуть их рукавом, но они, треклятые, все текли и текли.

Лицо ее вдруг обхватили теплые, мозолистые ладони, большие пальцы утерли соленую влагу с ресниц. Всхлипнув, она бездумно уставилась в голубые глаза.

– Снимай ошейник, княжна, – мягко достучался до нее Бронец. Ведь невозможно в наморднике удержать кого-то на поводке. – Волю свою я ни в чьи руки, окромя твоих, не доверю.

– А я тебя никому и не отдам! – в унисон со своей рысью вскинулась Черва.

Вообще-то, она имела в виду, что не отдаст его на растерзание бешенице. Но получилось… то, что зрело в ней с того самого мига, как он встал на ее защиту перед батюшкиными берсерками.

А она о том и не догадывалась.

Третий весенний месяц,

перекройная неделя

Огнегорное княжество,

пещера Последнего вздоха

Одолен удрученно запустил когти в пепельные космы, будто пытаясь выцарапать свои скудоумные мозги. Как он не догадался, что Цикута и есть ворожей? Ведь младший княжич Чернобурский еще тогда, в Равноденствие, пытался всех опоить живой водой.

Сначала брата своего старшего, Великого князя, диким сделал бы, кабы Одолен не подоспел. Потом хотел наказать волхвам Тенёты раздавать живую воду за так, как княжий жест «доброй воли». Ежели б Одолен за пару дней до того в Холмогоры не попал, да о порче на живой воде не узнал, вся Сумеречная столица зверьми бы бегала.

И намордники, волю подавляющие, Цикута придумал использовать, как сдерживание бешеных. А зараженные ему еще и благодарны за то были, ведь он измыслил, как им в живых остаться со смертельной болезнью. Благодетель, побери его ламя!

Рядом с волхвом устало опирался на посох Гармала Гуара, занавесив бельма глаз черно-рыже-белыми прядями. В руках он крутил науз, вышитый Червикой, в коем сейчас вся мощь ворожейской порчи была собрана. И без того бледное лицо у Гармалы застыло восковой маской. То ли от прочтенных на ощупь гнусных слов заговора, то ли от каменной крепости науза, который надобно будет ухитриться разбить.

Сама Червика, в пропыленном, покоцанном, криво застегнутом кафтане, приложив ладонь к шраму на щеке, самозабвенно хлестала ближайшую скалу нагайкой, вслух костеря себя за недогадливость. Дескать, зря не вцепилась в глотку несостоявшегося жениха еще тогда, когда он ей этот позорный шрам оставил.

На нее с неприязнью и опаской косился Ганька Коленца. От былого скомороха мало что осталось. Осунувшийся доходяга, он стал походить на мелкого, пугливого грызуна. Непрестанно дергался, ежился, поправлял длинные рукава великоватой рубахи и прятал руки подмышками. А во взгляде к извечному задору, ныне поубавившемуся, примешалась изрядная доля отчаяния. Даром что от страха зубоскалить и скабрезно ерничать он стал пуще прежнего.

Чуть поодаль поочередно раздавалось волчье рычание и змеиное шипение. Это Бронец с Багулкой делили жабью шкурку. Волхвица Горына-Триглава в замызганном болотной жижей сарафане и душегрейке выглядела ничуть не менее величественно, чем волкодав в кожаном куяке. Может из-за намордника, оплетающего отныне его волевой подбородок.

Привал сделали на уступе перед входом в пещеру Последнего вздоха, что на юго-восточной оконечности Огнедышащих гор. Над головами хищно скалились острые пики сизого базальта, в вышине укрытые шапками снега и облаками. У подножия горы были застелены мхом, цветами алого горицвета и желтушника, качающимися на жарком ветру венчиками сиреневого лука резуна и синих колокольчиков. За склоны цеплялись карликовые березы, липы, лиственницы и сосны.

С уступа открывался вид на горные деревушки с вьющимся из труб ароматным дымком. Южнее раскидывалась степь с холмиками юрт на горизонте и точками всадников-кочевников. Севернее, в горной долине, лоскутами чередовались села, луговые пастбища, возделанные поля и смешанные леса.