Она выудила из туеска на поясе шнур-науз, лихо затянула его на горле чудища и шикнула на полозецком языке. Йелень присмирел, и Одолен, оставив вопросы (коих возникало все больше) на потом, запрыгнул на него, присоединяясь к Багулке. Лодка с бульканьем канула в трясину.

Багулка натянула науз, как поводья, направив оседланное чудище к противоположному берегу. Йелень послушно, как пес, доплыл до пристани. Багулка дождалась, покуда Одолен выберется на берег, и, зашипев от натуги, затянула шнур удушающим узлом. Йелень забрыкался, но вскоре обмяк, закатив глаза и вывалив язык. Багулка спрыгнула на берег, удостоверилась, что труп чудища ушел на дно, и медленно обернулась к Одолену.

Долго они буравили друг друга немигающими взглядами. Но первым не выдержал все-таки Одолен, моргнув и опустив глаза.

– Как был болваном, так им и осталс-ся, – в бессильной ярости прошипела Багулка.

– А кабы там взаправду была Червика? – досадливо огрызнулся Одолен, тут же мысленно обругав себя за это. Гавкаться с ужалкой о заповедях болот бессмысленно.

– Значит, с-сгинула бы! И так ей и надо было бы, ежели такая же дурная, как ее брат, и в одиночку полезла в Бездонные омуты! – прошипела она именно то, что он и ожидал.

– Какого рожна ты тогда меня спасать полезла?

Она моргнула третьим веком. Глубоко вздохнула… и, наглотавшись холодного воздуха, медленно выдохнула, вновь делаясь сонной.

– Как есть болван, – разочарованно шикнула она и, отыскав относительно чистый ручей, принялась отмывать руки от ядовитой слизи.

Наплескавшись, скинула чешую, подхватила шест и отправилась дальше по дороге, ведущей к курганам. Одолен следом, слегка сомлевший от скрытых в ее грубых словах теплых чувств, однако, не забывший о царапающих его сомнениях.

– А ты отныне чудищами повелевать могучая? – вскинул он брови, дернув клин бородки.

– Куда уж там, – вяло откликнулась Багулка, не глядя протянув Одолену еще один шнур. – Науз этот короткого действа, да окромя того разовый. А плести его – замаешься. Материалы особые нужны: древесина заморская, порошки самоцветные. А настой, в коем опосля вымачивать узлы требуется, и вовсе месяц изготавливается.

Багулка забрала науз обратно, а Одолен прищурился. Чудилось, что этот узор он уже видел. Но когда? И где?

Второй весенний месяц,

младая неделя

Бездонные омуты

Болота ему обрыдли.

Унылые силуэты сгорбленных деревьев и чахлых кустов за пеленой тумана. Топкие бочаги, из которых Одолен с Багулкой с изматывающей частотой друг друга вытаскивали. Торфяная корка на одежде. Вонь газов. Стылые ночевки под непрерывные плески, уханья и кваканья.

Благодушия не добавляло и осознание, что теперь Одолен не успеет в капище на Лунном озере к полнолунию. А общаться со сварливой каргой, в кою обращалась богиня на ветхой неделе, то еще удовольствие.

Хотя с чего Одолен вообще решил, что богиня, до сих пор хранящая молчание, почтит его своим присутствием, он не знал. Просто чуял, как подсказал кто.

Но, видать, придется смириться с опозданием, ибо на верховые болота, где были курганы, они с Багулкой вышли лишь спустя несколько дней, к началу младой неделе второго весеннего месяца.

Пружинистая земля здесь была устлана жухлой ржаво-рыжей травой. На ней не росло ничего, окромя карликовых сосен. Меж ними, крадучись, охотились на лягушек и ужей серые цапли.

Небо впервые за последние дни сверкало чистой лазурью. Солнце стало прогревать воздух, и от тепла очнулся гнус. И Багулка.

Движения ее стали порывистей, а язык острей. И дня теперь не проходило, чтоб она Одолена не обласкала гадостно. Вчера, вот, заявила, что с эдакой куцей бородкой он похож не на снежного барса, а на козла.

Он зверел, но пока еще держал себя в руках. Точнее, в когтях, что раз за разом пропарывали ладони из-за чрезмерно сжимающихся кулаков.

Она и в юности-то была той еще хладнокровной гадиной, а с возрастом и вовсе превратилась в натуральную гадюку подколодную. И какого рожна что-то в ней его так цепляет, что не выкорчевать? Долго терпеть ее рядом было решительно невозможно, а порознь жить невыносимо! С ней чересчур остро. Без нее пресно.

Беда, конечно.

На пути стали попадаться одинокие хижины. Добротные, но по виду заброшенные. Деревень тут не было.

Очнувшееся с растущим месяцем звериное чутье Одолена пару раз ошпаривало чужим интересом, а в мутных окнах хижин мелькали тени. Должно быть, псеглавцы, брошенные камышовыми котами. А, может, меши. Или вовсе таласымы, хранители домов, кладов и полей – замурованные заживо под порогом и переродившиеся бессмертными оборотни, превращающиеся в домашних кошек или собак.