Объяснять, почему его пытали? Или каких других слов она от него хотела? Тео прикрыл глаза, не желая её ни слушать, ни видеть. Малышка очень не любила, когда с телом любимого мальчика что-то происходило без её ведома: перелом, ранение, синяк — на это имела право только она сама.

— Похоже, я ей понравился, — медленно произнёс он и слегка повёл уголком губ. Также его девочка не любила, когда на него кто-то смотрел. Сказать Кэрроу, что он кому-то нравился, было равносильно сочному плевку в лицо. И Теодор с нескрываемым удовольствием произнёс сейчас эти слова. Только возможные последствия он не просчитал. Потому что Алекто тут же взбеленилась, царапнула ногтями по незажившему воспалённому рубцу и, кажется, пустила кровь. Кожу сразу же защипало. Нотт стиснул зубы и отвёл взгляд в окно, уставившись на крупные капли дождя, стекающие по стеклу. Рана болела, но всё же это было ничто по сравнению с тем, что творила с ним Белла в последние дни. Вытерпит.

— Эта Лестрейндж испортила твоё прекрасное тело! — Алекто, словно одержимая, пробежала пальцами по его шее и до боли сдавила ногтями щёки, заставив посмотреть себе в глаза. — Она всё у меня всегда забирала! Но не тебя! Ты слышишь? Тебя я никому не отдам!

Глаза у неё были карие, круглые, совсем как у коровы, с такими же пышными чёрными ресницами и абсолютно пустым, тупым, рыбьим взглядом. Тео ничего не мог с собой поделать, он смотрел на неё и видел перед собой голову варёной рыбины. С таким же беспомощно, беззвучно открывающимся ртом, который яростно хотелось трахнуть. Да что с ним не так-то? Нотт поёжился, осознавая, что именно так и поступит, как только Кэрроу развяжет ему руки. Незамутненное зельем сознание молилось, чтобы она никогда этого не сделала.

— Почему ты на меня так смотришь? — подозрительно прошептала она. — Ты меня больше не любишь? — её интонация приобрела угрожающие нотки, а глаза округлились, сделавшись ещё больше и страшнее. — А может, ты трахал эту шлюху Беллатрису?

Тео её даже не слушал, он слегка склонил голову набок, наблюдая, как Рыба-Алекто надувала жабры, открывала зубастую пасть, и всё боролся с диким желанием повалить её на пол и присунуть за щёку. Рот у неё был широкий, но вполне умелый. Стерва всегда вылизывала его так, будто бы он — самое вкусное, что она пробовала в жизни. Хотя, может, так оно и было.

Кэрроу оттолкнула его и нервно заходила из стороны в сторону, перейдя на какой-то нечленораздельный визг. Она несла что-то про любовь, взаимность, верность… Тео вяло подумал, что отдал бы руку за маховик времени или какой-нибудь убавитель громкости, чтобы нажать на кнопку и избавить себя от звука её голоса. Нотт пошевелил руками, пытаясь разогнать кровь в затекших запястьях. Зачем она вообще его связала? Зачем он ей это позволил сделать? Ах да. Забыл. Всё, что делала с ним Алекто, казалось ему милым.

Но только не сегодня. Сегодня Тео пребывал в своём уме, потому милым все происходящее ему точно не казалось. Нотт с тоской взглянул в окно, ощущая себя запертой в клетке птицей. Вот она, свобода, рядом, можно даже протянуть руку, но сквозь прутья ему не пройти. Хотя кому он врал? Теодор был заперт не в клетке, а в собственном теле, как в самой страшной и надежной тюрьме, из который ему не выбраться живым.

От этой мысли стало жутко, и по шее пробежал холодок. Алекто, видимо, недовольная его рассеянностью, вновь подошла и стиснула пальцами подбородок, вынудив обратить на неё внимание. Её тонкие волосы выбились из пучка и теперь топорщились во все стороны, как у ощерившейся дворовой суки.

— Признайся, ты трахал девок Гринграсс? — прорычала она, и Тео чуть не подавился слюной от такой наивности.

Ага, конечно, любовь моя, я под Приворотным, а не под зельем правды.

Вместо ответа он просто сфокусировался на чёрных, широких порах на её крупном носу, решив пересчитать каждую, и упрямо сжал губы. Если мысль о том, что он спал с кем-то другим, могла причинить ей боль, то кто он такой, чтобы отказывать себе в подобной маленькой радости? Это даже было весело. Уголки его губ непроизвольно дрогнули, и Теодор еле сдержал улыбку, но разъярённая ведьма всё же заметила.

— Улыбаешься, значит? — ядовито прошипела она, опасно сузив глаза, и Тео почувствовал, как по виску стекла крупная капля пота. Вот теперь, похоже, он доигрался. Он ненавидел её этот взгляд.

— Ты всегда всем улыбаешься! Думаешь, что это невинные дружеские улыбочки, но ты хоть понимаешь, как все эти голодные шлюхи смотрят на тебя?!

Для пущей убедительности она вновь больно сжала пальцами его сосок, и Теодор недовольно поморщился — что-то левая сторона ей сегодня особенно приглянулась. Ведь могла же быть нежнее, ведьма. Нотт крепко стиснул зубы, чтобы не выдать неуместный комментарий. В этой ситуации было бы разумнее хранить молчание и не злить её ещё больше. Алекто медленно приблизила своё лицо и встала на носочки, но даже так эта женщина смотрела на него снизу вверх. Губы Тео вновь дрогнули в усмешке. Ага, ростом ты не вышла, любовь моя, как и всей внешностью.

Алекто понизила голос и угрожающе тихо проговорила:

— Просто признайся.

Нотт устало прикрыл глаза и закусил губу. Обойдёшься. Хотелось побыстрее закончить этот нудный разговор. Он мысленно помолился богам, идолам, покровителям, пообещал, что будет самым хорошим и примерным сыном, станет святым, добрым человеком, лишь бы просто обрести свободу. Но никто не откликнулся. Вторая молитва была о том, чтобы Алекто побыстрее закрыла рот и задрала юбку. Его тело горело и пульсировало. Теодору казалось, если она не дотронется до него сейчас, то его всего разорвёт на кровавые ошмётки. Просто возьмёт и лопнет, как переспелый арбуз, голова, надуются, как воздушные шарики-сосиски, пальцы, остановится и взорвётся сердце… зато наконец-то станет тихо и свободно. А почему бы и нет? Из мыслей Тео вывел протяжный гнусавый крик: