— Я знаю. С нашей последней встречи я подстригся, вот меня официант и не признал. К тому же я промок до нитки. — Он закашлялся.

Наверное, для Марка это еще тяжелее, чем я думаю, ведь он был таким красивым! Как и прекрасным женщинам (мне так говорили) тяжелее переносить возрастные изменения, потому что они значительно больше полагались на свою внешность, чем остальные.

— Мне очень жаль, что тебе пришлось выйти из дома в дождь.

— Почему? — огрызается он. — Думаешь, я растаю, как злая ведьма?

— Марк! Остынь! Я сейчас чувствую себя официантом Мэттом. Не знаю, что сказать.

— Прости. — Он морщится, разглядывая доску, на которой мелом написаны фирменные блюда на сегодня. — Просто в последнее время… Понимаешь, прибавились еще грибковые инфекции, боли в желудке, головокружение — в основном от тех таблеток, которые Тед мне тайком подсовывает. Черт, когда одно налезает на другое, жизнь превращается в «Ад Хатло». Ты помнишь эти воскресные комиксы?

— Когда мы росли, воскресные газеты выходили по субботам, и мы называли эти субботние комиксы цветными картинками. Но, конечно, я помню «Ад Хатло». Там каждый грешник попадает в ад в соответствии со своим преступлением, так?

— Именно. Вот я и спрашиваю себя: какое наказание больше всего сгодится для самонадеянного гомика, который боится постареть? И вот пожалуйста: болезнь, которая убивает тебя молодым, хотя к тому времени, когда ты умираешь, ты уже становишься старым-престарым. Выпадают зубы, глаза не видят, исчезает осязание, исчезает все.

— Ох, Марк! Это не наказание. Ведь мы оба знаем множество голубых — здоровее некуда.

— Спасибо. Ты действительно знаешь, как утешить человека.

Нет никакого резона ждать, что он будет вести себя по-другому: уныние — и тут же резкий сарказм, в зависимости от того, что берет верх в данный момент — страх или полное пренебрежение к ситуации. Исчез, скорее всего, навсегда, тот Марк, с которым я сидела на балконе в ту ночь — смирившийся с неизбежностью смерти и не слишком по этому поводу убивающийся, потому что получил от жизни то, что хотел. Но, думаю я, это было тогда, а сейчас — это сейчас. Возможно, тут дело не в неизбежности смерти, а в расстоянии до последнего занавеса.

Принесенное вино немного его смягчает.

— Теперь расскажи мне, как твои дела с… Знаешь, я все сбиваюсь насчет твоих мужчин. Ты вроде упоминала о каком-то полицейском?

— Он не полицейский, он… — Я пожимаю плечами. — А, неважно. Карл — он для удовольствия. Ничего такого, из-за чего стоило бы разогнать всех остальных. Мне все еще требуется, как бы это сказать, страховка в смысле постели.

Марк пожимает плечами.

— Господи! А еще говорят, что мужчины бесчувственны.

— А что ты хочешь? Чтобы я сказала тебе, что безумно влюблена в Карла и жду, когда он разобьет мне сердце?

— Нет, не это. Ты же лучше, чем все эти клоуны, Уиппет. И тебе надо с ними расстаться.

Господи, думаю я. Он что — собирается снова читать мне мораль? Он, как я заметила, почти не ест, только возит еду вилкой по тарелке.

— А как насчет того парня… как там его зовут?… из Нью-Йорка? Я думал, он у тебя на первом месте. Опять.

— Джерри? — Я чувствую, что краснею, как будто в чем-то виновата. — Ну, разумеется, он все еще в Европе и его собака до сих пор у меня. Это, конечно, неудобно, но…

— Да, ладно, не придуривайся. Что-то между вами происходит, так? Мне показалось, я что-то заметил в тот вечер, когда ты приходила к нам с этим псом. Если честно, он очень славный. Когда ты представляла его мне, Теду и Герти, я чувствовал в нем серьезного соперника.

— Тоже придумал! Никакой он не соперник. Он даже не очень серьезная собака. Или — не очень милая.

— Хочешь, скажу, что я думаю? Я думаю, что тебе нужно послать подальше и Карла и Джерри, вместе со всей остальной грудой женатых клоунов, и придерживаться старины Мерфи. Он по крайней мере никогда тебя не бросит. Во всяком случае, по своей воле.

— Марк… Я ненавижу, когда ты так поступаешь. Ты знаешь, как я это ненавижу!

— Что именно?

— Когда ты пытаешься присмотреть за мной, устроить мою жизнь, после того как… — Но я недостаточно рассержена, чтобы суметь складно все изложить. Вместо этого я решаю утопить конец фразы в глотке холодной воды. — И вообще, — продолжаю я уже более спокойно, — это оскорбительно — считать, что я не смогу найти себе в компаньоны никого, лучше собаки. Особенно собаки, которая, похоже, меня даже не любит.