Шрифт:
– - Говорю, сейчас приеду?.. На тебе за хлопоты, выпей за мое здоровье!
Евгений Алексеевич дал Ильичу двугривенный.
– - Весьма благодарен, -- сказал Ильич, пряча монету в карман, -- а ехать все-таки, Евгений Алексеевич, надо... Потрудитесь уж...
– - От тебя не отвяжешься. До свидания, Софья Ильинична... Хотелось так с вами по душе поговорить, да не велят... Черт бы взял вашу газету и всех вас!
– - шутливо сказал Евгений Алексеевич, берясь за шляпу.
– - Вместо объяснений в любви приходится объясняться с цензором.
– - Как же это -- не объясняться? Не вы первый, не вы последний... все ледакторы объясняются... Служба такая, -- отозвался в передней Ильич...
Дверь хлопнула, и все смолкло.
Долго не спалось в эту ночь Софье Ильиничне. Сто рублей не давали ей покоя: на тысячу ладов обсуждала она случившееся обстоятельство, взвешивала его и так, и этак, то старалась себя убедить, что ничего особенного и странного тут нет, что все это в порядке вещей, что Елена Михайловна человек богатый, и для той 100 рублей значат столько же, сколько для нее 100 копеек; то опять поддавалась неясному голосу совести и терзалась "подачкой на бедность"... То она строила проекты, как употребить эти деньги, то решала, что завтра она разменяет сторублевую бумажку, отсчитает 75 руб., запечатает их в конверт и возвратит Елене Михайловне... Написать что-нибудь, или так, вложить только деньги? Не лучше ли послать эти 75 руб. Ерошину?
Петух на дворе прокричал уже во второй раз, когда, совершенно обессилев, Софья Ильинична сомкнула глаза и избавилась от проклятой сторублевой бумажки...
XX.
На другой день, часов в десять вечера, в передней осторожно звякнул колокольчик.
– - Дома, дома... Проходите сюда!
– - донесся голос Дарьи Игнатьевны.
Софья Ильинична сейчас же догадалась, что это -- практика и вышла навстречу.
– - Пожалуйте сюда, в мою комнату.
Незнакомка как-то шмыгнула в дверь и, когда Софья Ильинична заперла эту дверь, та слегка приоткрыла шаль. Молодое красивое лицо глянуло на Софью Ильиничну из-под шали; серые глаза, оттененные легкой синевой, казались чрезмерно большими и так умоляюще вперились в лицо Софьи Ильиничны.
– - Спасите меня, -- прошептала девушка.
– - Садитесь, -- сказала Софья Ильинична, обескураженная таким странным вступлением.
Девушка опустилась на стул. Шаль с ее головы спала, но лицо пряталось за поднятою рукою, на которую оперлась девушка.
– - Вам нужна моя помощь?
– - спросила Софья Ильинична, обрывая неловкое для обеих молчание.
– - Да. Вы не откажете?
– - нет?
– - тихо спросила девушка и показала свое лицо, озаренное печальной улыбкою.
– - Отчего? С удовольствием... Когда вы ждете?
– - Нет, не то... Я не хочу... Вы меня спасете, да?
Софья Ильинична растерялась. Теперь она поняла, что значило "спасти".
– - Что же я могу сделать?..
– - Вы можете... Голубушка! Ну помогите ради Бога -- с отчаянием и мольбой произнесла девушка и закрыла свое лицо обеими руками.
– - Ах, какая я несчастная... Как мне стыдно и страшно...
– - Вы не хотите, чтобы об этом узнали ваши родные?
Девушка раскрыла лицо, залитое краской горячего стыда, и опустила глаза в землю.
– - Да, -- едва слышно ответила она и заплакала, опустив голову на руки.
– - Не плачьте! Перестаньте! Как-нибудь все устроится... Зачем отчаиваться?
– - подойдя к девушке и положив руку на плечо ее, заговорила ласково Софья Ильинична, которой сделалось так жалко этого беспомощного, плачущего человека, что и самой захотелось плакать.
– - Можно уехать в другой город... И никто ничего не узнает... Не плачьте...
– - Меня не пустят. И некуда уехать... Господи, какая я бедная...
Девушка поднялась с места и порывисто упала своей головой на грудь Софьи Ильиничны.
– - Голубушка! Родная моя! Ну помогите мне, ну пожалейте меня, -- сквозь слезы шептала она, вздрагивая от рыданий, и стала ловить руку Софьи Ильиничны, чтобы поцеловать эту руку.
– - Что вы?
– - что вы?
– - испуганно отшатнувшись, воскликнула Софья Ильинична, -- как-нибудь устроится... Подумаем...
– - Надо бежать домой... Там ждут, будут спрашивать, где была, -- встрепенувшись, произнесла девушка и стала утирать слезы рукавом кофточки.
– - Вот увидят, что я плакала... будут спрашивать...
– - Не надо плакать...
– - Я не буду, -- улыбаясь ответила девушка, -- я к вам приду потом, когда будет можно.
– - Приходите. Как-нибудь... Подумаем...
С тех пор пациентка Софьи Ильиничны почти каждый день забегала к ней на одну минуту и все умоляла спасти ее. Софья Ильинична утешала ее, как могла и умела, но спасти медлила и день за днем откладывала, измышляя, как бы выйти из данного положения и ей самой, и девушке. Спасти так, как просила ее девушка, Софья Ильинична не могла: она считала это делом безнравственным и всегда бросала грязью в своих товарищей по профессии, занимающихся подобными операциями. Надо было придумать что-нибудь другое... Но что? Ничего не придумаешь, кроме давно уже придуманного: убедить с терпением и мужеством встретить страдания, позор, все невзгоды и все, все, во имя того неповинного существа, которое столько горя и несчастия принесло уже матери, не успев появиться на свет... Разве это существо виновато?.. Отказать однако в спасении прямо и категорично Софья Ильинична не решалась и говорила, что теперь его выгнать нельзя, и что надо обождать, выигрывая таким образом время, чтобы подготовить девушку исподволь к грядущим страданиям. Девушка была беззаветно благодарна Софье Ильиничне, не подозревая здесь отговорки, и смотрела на нее с каким-то особенным выражением в глазах: так смотрит ребенок на взрослого, когда тот за него вступится и не даст в обиду. Наташа -- так звали пациентку -- называла Софью Ильиничну "милой", "родной" и говорила, что теперь у нее один только и есть человек на свете, перед которым она не боится открыть свою душу... Несколько раз Наташа рассказывала Софье Ильиничне про свою обиду.