– - Не хватает г. Козлову.

– - Сколько?

– - Надо еще двенадцать.

– - Сделайте одолжение! Отдайте!
– - сказала Зинаида Петровна и выбросила на стол империал.

– - Там еще со счетом из типографии приходили.

– - Сколько?

– - 54 руб., за три номера не платили.

– - Сделайте одолжение!
– - с раздражением в голосе произнесла Зинаида Петровна и выкинула сторублевую бумажку.

– - Разменяйте и отдайте!

А "Листок" торжествовал. Борис Дмитриевич хорошо знал подписчика и умел пойти навстречу его вкусам и склонностям. Он завел у себя преинтереснейшие отделы: "О чем говорят", "Смешное и любопытное", "Недомолвки и зигзаги", -- и все это писалось на местные злобы и преподносилось под пикантным соусом. Всякие убийства, пожары и ужасные случаи появлялись в "Листке" моментально и притом с такими подробностями, словно репортеры этой газеты всегда и всюду были, по меньшей мере, очевидцами. Подписка там росла, объявления сыпались, розничная продажа шла бойко. Фельетонист "Листка", под внушительным псевдонимом "Графа Монтекристо", перешел в наступление и начал систематически высмеивать "Вестник", а обыватель с жадностью перечитывал все, что появлялось за подписью этого "графа". Проведавши стороною, что денежные дела "Вестника" крайне плачевны, граф Монтекристо стал весьма прозрачно намекать на близкий крах своего сотоварища и жалеть подписчиков...

Сотрудники "Вестника" негодовали, писали о правилах литературной порядочности и заявляли, что не считают достойным вступать в полемику с лицами, пользующимися недостойными средствами...

Конец "Вестника" последовал все-таки неожиданно и преждевременно

Зинаида Петровна взглянула в лицо мужа и сквозь слезы засмеялась нервным смехом растерявшегося человека.

– - О чем, Зина, горевать? Это так и должно было быть...

– - Но мне жалко... ах, как жалко нашу газету!.. Я так привыкла к ней...

И Зинаида Петровна, упав головой на грудь мужа, расплакалась...

– - Значит, опять -- свободные художники!.. Опять -- нечего делать!
– - произнес Силин, и губы его искривились неприятной улыбкою...

ХХV.

Коридорный Ванька был страшно недоволен. Теперь, впрочем, его недовольство имело законное основание, ибо ему, действительно, не было никакого спокою. В номерах поселились все бывшие сотрудники "Вестника" и безалаберностью своей жизни нарушали теперь всякий порядок дня и ночи. Они требовали самовар не только в то время, когда настоящие господа обедают, но и глубокой ночью, когда все люди должны спать, а не чай кушать. Они ходили друг к другу в гости, поминутно требовали коридорного и посылали его то в лавочку, то в молочную, то за пивом, то за извозчиком...

– - Сейчас только бегал... Что бы сразу сказать...

– - Тогда было не надо, а теперь понадобилось...

– - У меня ноги болят...

– - Ну, ну!.. иди!

– - У нас лестница-то 15 ступеней... взад-вперед 30... Небойсь, разов пятнадцать сбегаешь, так заболят ноги...

Особенно донимали Ваньку Евгений Алексеевич и Силин. Первый покучивал и то был чрезмерно добр, заставлял Ваньку слушать о том, что на свете скучно жить и не стоит жить, то был чрезмерно сердит и кричал за всякую малость.

– - Эх, Иван!.. Живем мы живем, а толку, братец, ни на грош!.. Думает человек, что вот-вот поймал свое счастье, а оно -- фюйть! и кончено!
– - изливался подвыпивший Евгений Алексеевич, наклонившись над бутылкой пива.

– - Это правильно!.. Где его пымать, -- соглашался Ванька.

– - На, братец, выпей стаканчик!

– - С большим удовольствием... Много благодарен...

Или:

– - Коридорный! Коридорный!

– - Здесь, Евгений Алексеевич!.. Прибыл!..

– - Самовар готов?

– - Уж не знаю, как... Углей у нас нет...

– - Что? Углей нет? А морда у тебя есть?

– - Конечно-с... Морда у всякого, Евгений Алексеевич...

– - Да ты что, мерзавец, смеешься, а? Ты с кем говоришь, а?

– - Я очень хорошо понимаю...
– - говорил Ванька, отступая к дверям.

– - Вон!
– - дико кричал Евгений Алексеевич и тряс кулаком перед самой физиономией Ваньки.

– - Ну и карактер, -- удивлялся Ванька, очутившись за дверью, -- вот ты его и пойми: давеча "выпей, братец", сейчас в морду норовит...

Притаив дыхание, Ванька прикладывал ухо к двери и слушал, что происходит в номере Евгения Алексеевича.

– - Никак ревет?.. Вот чудной... Так и есть!..

И Ванька поспешно, но тихо, удалялся в глубь коридора...

Сплин, хотя и был тих и скромен, но совершенно уже не различал дня и ночи: днем спал, а ночью пил чай, читал или уходил гулять и будил Ваньку для отпирания и запирания входных дверей.

– - Больше не пойдете уж?

– - Может быть, пойду еще...

– - Эх!.. Ночи-то уж немного осталось...

Недолюбливал Ванька и Зинаиду Петровну: та докучала ему чистотой в номере и чисткой своих платьев.

– - И платье-то того не стоит, сколь щетку извозишь!
– - ворчал он, с остервенением вонзая щетину щетки в шерстяную материю.

– - Вот когда каторга-то настоящая пришла!
– - жаловался Ванька, бегал от одной двери к другой и, натыкаясь на груды старых номеров "Вестника", привезенного Промотовыми из покинутой редакции и сложенного в коридоре до приискания покупателя-старьевщика, сердился и говорил: