– Почему?

– Потому что мы с тобой вроде как не на бракоразводном процессе, когда мужчина и женщина демонстративно величают друг друга по паспорту в приступе искренней взаимной ненависти.

Он улыбнулся ей. Почти как чёртик. Одновременно ехидно и по-доброму.

Ах, да, чёртик. Стоит червонец. Ах, да, деньги… – Мне надо с тобой поговорить! Очень надо! Не при всех.

– Подождёшь минут пятнадцать?

Этого времени незнакомцу хватило, чтобы собрать с лотка все свои поделки, кроме чертёнка на пеньке, отнести их куда-то на рыночный склад… – Куда пойдём?

А действительно – куда с ним идти? И зачем?

– Здесь где-нибудь есть место, чтобы поговорить без посторонних?

– Пожалуй, что есть.

В бывшей монастырской трапезной устроили очень даже милый ресторанчик. Правда, в основном для интуристов. Поэтому ресторанчик был дорогой, и Мария сама никогда бы туда не пошла. Но сейчас отказываться было неприлично. Они уселись в «кабинете» – маленькой отдельной каморке.

– Пить будешь? – поинтересовался Джордж Маркович.

– Издеваешься?

– Нет, спрашиваю. У них тут отличная медовуха. Ты когда-нибудь пробовала медовуху?

– Нет.

– Ну вот, есть повод. Только больше одного стакана брать не советую. Очень опасная штука. Жутко хмельная, но пока пьёшь – даже не чувствуется. Так что закусывать тоже будем. Ты что любишь?

Девушка пожала плечами – выбирай сам.

– Слушай, Мари, а ты вообще как – с хорошими новостями?

– Вообще да. Даже, наверное, с отличными.

– Ну, тогда будем портить себе здоровье. Раз у тебя всё хорошо, это надо отметить медовухой и сладостями.

Они опять сидели друг напротив друга. Пока несли заказ, Мария не удержалась – уставилась на Джорджа. Он почему-то не возражал.

– Скажи, наконец, кто ты такой и откуда взялся? Ты свалился на меня, как… я даже не знаю.

– Взаимно. Ты тоже на меня свалилась совершенно внезапно.

– Я? На тебя? Я просто пришла в ту кафешку, потому что… ты знаешь. А вот откуда ты появился? И почему подсел ко мне?

– Ты всё равно не поверишь.

– А ты попробуй.

– Вот все эти фигурки – это мои работы. Так что немного художника во мне точно есть. Ты согласна?

– А то!

– А художник – ну, настоящий, по крайней мере отличается от всех прочих людей тем, что видит не только внешность. Может, мне тогда показалось, но я увидел в тебе, пожалуй, самого несчастного человека на земле. Причём тебе это особенно не идёт. Попробуй как-нибудь рассмеяться перед зеркалом. Или хотя бы улыбнуться. Твоё естественное состояние – быть счастливой. Но что-то у тебя пошло не так. Мне это не понравилось. Я решил, что так быть не должно. Потому что это неправильно.

– Ты странный.… Как будто откуда-то не отсюда.

– Наверное. Но я вижу вот так.

– И поэтому ты решил меня пожалеть? Ну, там, в туалете?

– Нет, не поэтому. Просто есть законы, которые нельзя нарушать.

– Какие ещё законы?

– Если хочешь, моральные, хотя я и ненавижу это словечко. Пожалуй, даже больше, чем фразу «морально-нравственные устои». Ну да ладно, не в том дело. Просто есть вещи, которые делать нельзя. Нельзя делать зло без необходимости. Нельзя грабить нищего. Нельзя бить беззащитного. Даже если бы ты всё же накинулась на меня с кулаками – тебя нельзя было бить. Потому что у тебя была какая-то большая беда, а ты была перед ней беззащитна. Это я понял уже по тому, как ты сидела за столиком и хлебала бормотуху.

– Нельзя бить беззащитного... Нельзя грабить нищего... Ах, да! Знаешь, почему я тебя потащила поговорить с глазу на глаз? Деньги. Позавчера комсорг передал мне пакет, в нём – три тысячи марок мелкими купюрами.

– Успел за три дня и три ночи? Надо же... Неужели я всё так точно угадал?

– А что ты угадал?

– Ну, поскольку ты всё равно об этом спросишь, то лучше сказать сразу. Ты всё равно начала бы допытываться с пристрастием – кто такой товарищ Блох, от упоминания которого обделался твой комсорг? Отвечаю: товарищ Блох – это такой боец невидимого фронта. Его служба и опасна, и трудна, и на первый взгляд как будто не видна. Это гэбист, только он специализируется не на заезжих в наш городок иностранцах, а на местных ребятах, которым расстрел корячится за их дурное усердие в сфере торговли и производства ширпотреба. Ты сказала, что работаешь на ткацком комбинате, и комсорг оттуда же. То, что ткацкий комбинат работает не только на государство, но и на каких-то сильно богатеньких цеховиков – я уверен на 250 процентов. В официальную рабочую смену вы там шьёте всё, что велит государство согласно плану, а после смены – некоторые остаются, чтобы ещё немного пошить для себя всякого дефицитного ширпотреба. Понятное дело, что таких вот ударников надо отбирать специально и тщательно, чтобы не болтали лишнего. Наверняка занимаются этим естественным отбором и комсорг, и парторг – кто лучше них знает каждого в трудовом коллективе? Понятно, что они делают это не просто так. Исходя из этих догадок, я и подумал…

– Что же ты подумал?

– Номер раз. Товарищ Блох очень любит деньги. Особенно если это деньги всяких жуликов. Потому что, когда ты отбираешь наворованное у жуликов, ты вроде как Робин Гуд. Номер два. Сколько этих жульнических денег крутится около вашего комбината – един Аллах ведает. Но общий порядок цифр – как раз уровня товарища Блоха. Поэтому если взять за хрен не в меру сексуально озабоченного комсорга... Немного его помурыжить... То вскоре многие подпольные миллионеры города Варского станут данниками кого надо. А комсорга-крысу, спалившего всю контору, можно им вернуть ценной бандеролью – после чего его очень быстро уроют… в самом прямом смысле этого слова. Я выстроил такое предположение. Исходя из него, назначил твоему комсоргу на первый раз штраф в три тысячи. После чего, честно сказать, испугался за тебя.