Только что стонали и кончали, теперь дышим шумно и прерывисто.

Кажется, кому-то из нас звонят, может, звонили все это время. Поднимаюсь со стоном, и, глядя на него, соображаю:

«А ведь не все. Еще не все».

После разрядки друг в друга нами должно было бы овладеть опустошенное безразличие или, по крайней мере, успокоение – но что-то не особо он спокоен. Слишком угрюм и возбужден его горящий взгляд, которым он провожает каждое мое движение – встаю, натягиваю-поправляю трусики, одергиваю платье.

Чувствую и в себе раздрай, такой, с каким не знаешь, что и делать. Такой, при каком валишься спать прямо в расплывшейся косметике – а хрен с ним, завтра, все – завтра... Чтобы все валить на завтра – не мое это. Но ведь и то, что только что случилось, разве мое?..

«Разве твое-е-е-е?» — истерически вопит-вибрирует мобильный – мой все-таки. «...-е-е-е?...»

«Да заткнись ты...» — тыкаю в него, даже не глядя, кто звонит, а сама горестно говорю:

— Мгм-м... И как я теперь буду? После тебя?..

— Мне похуй, — отвечает Рик глухо, но не горестно, потому что горестно не умеет, кажется. – Как хочешь. Я без тебя как?.. А?.. Жопа ты.

— Сам ты – жопа... – все-таки смотрюсь на себя: — Вот на кого похожа... – мусолю-подтираю черные разводы под глазами... нету порнухи без недо-видухи...

— Нормалек. Перфект. Как всегда, — говорит он теперь уже грубо-уверенно и бодро. — Как надо.

Как видно, решил, что нам пора. Козырной левой обхватил мою ладонь, легонько сжал ее, правой отпихивает от меня двери и со словами: — Так, не забыла ниче?.. Погнали... – тянет меня к лифту, в ожидании которого вставляет язык мне в рот, просовывает до горла.

Что правая у него теперь освободилась, чувствую по тому, как она под затянувшийся засосный поцелуй лезет ко мне под платье, сжимает попу, затем скользит-врывается в меня, ко мне, в горячее пространство у меня между ног, в котором я до сих пор распухшая и мокро-скользкая.

Когда дефилируем мимо ресепшна, за которым, по счастью, никого нет, убеждаюсь, метнув в зеркало полудикий взгляд, что с ним-то все «как надо», но со мной-то – нет... У него рубашка, вон, даже по-человечески заправлена в брюки, а у меня... Даром что разводы под глазами кое-как подтерла – Рик продолжал сосать мой рот во время путешествия вниз, утереться по-человечески я не успела и из лифта вываливаюсь с распухшими, измусоленными губами. Прическа, «бывшая когда-то» — ныне липкие, взмокшие, взлохмаченные патлы. Кирпично-стильный коктейльный мой шедевр помят изрядно – хорошо, что не порван, как один из чулок. Но этот, порванный хотя бы благополучно кончается под платьем, чего не скажешь о втором: он выехал немножко, ровно настолько, что теперь из-под подола выглядывает черное кружево.

— Хороша... — шепчу беспомощно, торопливо отводя взгляд от зеркальной стены.

— Перфект, — цедит сквозь зубы Рик – слово дурацкое присвоил. Накидывает на меня пальто и властно прижимает к себе.

Едем – ко мне или к нему?.. Или, может, в отель?..

К нему.

Рик вцепился в меня, будто чтобы не убежала, в такси даже не думает приставать, просто прижал к себе и держит, крепко держит, сжимает до боли, так, что аж дыхание спирает.

Чувства во мне не собрались в букет – слепились в сгусток. Лишь сгустком этим чувствую упрямо, зло – пускай везет к себе. «Какой дурак спрашивает девушку, можно ли...» Везет, значит, может. Хочет.

III.

Не помню, как приехали, хоть Берлин знаю, в общем-то, неплохо. Не замечаю вокруг нас его квартиры – так, жилье какое-то, пол, стены, потолок. Не знаю дороги и в который раз за сегодня даю взять себя под локоть, отвести. Лишь много позднее, перебирая в уме все сумасшествия этой ночи, задумаюсь над тем, как быстро стала такой инертной пофигисткой. Как не провалилась сквозь землю от стыда за свой внешний вид – пьяной, залапанной проститутки. Как будто только что от клиента – и к клиенту.

Рик включает какой-то приглушенный свет, начинает целовать, обирать, срывать с меня одежду. Должно быть, здесь все пахнет по-своему и непривычно, но его запах забил мне ноздри, затмил все остальные запахи. Однажды было так же.

И все-таки сейчас все по-другому. Мы только что трахались до сноса башен, до вылета мозгов. И нам еще «не все». Мы знаем и отчаянно хотим друг друга, прекрасно понимая, что нельзя.

Я не скажу, что от этого хочется по-иному. Просто «нельзя» — оно само по себе, а наше желание само по себе. Желание внушает мне, что я ничего, кроме него, не чувствую. Что именно желанием заглушаются во мне какие бы то ни было претензии к нему, боязнь, сомнения или стыд. Мне кажется, заглушается вообще все, что способно остановить меня – наоборот, мне не хочется останавливаться.

Я раздеваю его, касаюсь руками, губами, спешу прикоснуться к нему во многих местах – и пусть только попробует снова развернуть меня к себе спиной.

Меня присаживают на двойную кровать в спальне – и я вижу себя в зеркале напротив голую, разгоряченную. Я с готовностью раздвинула ноги, чтобы он опустился между них. Я не ложусь – хочу видеть его взъерошенную голову у себя между ног, ласкаю его спутанные волосы, подтанцовываю бедрами навстречу его языку. Мне хочется всего сразу одновременно, и я не знаю, что из этого сделать – покачиваться, хихикать, стонать, называть его ласковыми непристойностями или требовать этих непристойностей от него.