Шрифт:
А значит, за аборт он брался не в первый раз.
Раньше пациентки выживали?
Или в другом дело… что с ним стало? В папке больше ни слова о Лаферте Лайме. И газеты о нем не упоминали. А если бы был суд, разбирательство… громкое дело, которое не обошли бы вниманием.
Вспомнился вдруг Джаннер.
Подсказать?
Направить?
Нет, такой союзник опасен самой Тельме, да и пока не произошло ничего, с чем бы она сама не справилась.
— Эй, новенькая, — отвратительно бодрый голос цверга вывел из задумчивости. — Ты говорила, что у тебя час, но тут торчишь два, если не три… не мое, конечно, дело, но я вот подумал, вдруг да у девушки и вправду дела? А часы сломались.
Твою ж!
Ей казалось, что она только-только за папку взялась, а уже половина десятого.
Мэйнфорд наверняка явился.
— Спасибо, — Тельма закрыла папку и мысленно повторила имя. Она запишет его, но позже, когда останется одна. Уж больно внимательно наблюдает за нею цверг.
— Да не за что… приходи, а то тут тоска смертная, словом перемолвится не с кем. А ты и вправду театр не любишь?
— И вправду.
Она отнесла папку, хотя расставание с ней претило.
— Почему? — цверг не собирался отступать. Впрочем, это было не в цвергской упрямой природе.
— Воспоминания детства. Дурные.
И почти не соврала.
— Тогда да… знаешь, зря ты это дело вытащила.
— Какое?
Цверг усмехнулся и нежно, трепетно даже, погладил шкаф:
— Слышала, что говорят о цвергах? Каждую монету в лицо знают… и это правда. Мой отец служит в Казначействе. Он помнит все купюры, которые когда-либо проходили через его руки… у него даже есть своего рода хобби. Собирает старые. Те, что по второму или третьему кругу возвращаются. Это свойство крови. Мне, конечно, до него далеко, но я знаю в лицо каждую треклятую папку… и не только в лицо. Я же сам их расставлял. Классифицировал. Думал…
Его взгляд затуманился.
— Отец говорит, что деньги способны многое рассказать, главное, уметь их слушать. Он на досуге записывает забавные истории, которые якобы услышал. А может, и вправду услышал? Я же только чую, что стоит за бумагами… эти врут.
— И ты…
— А кто я такой? Всего-навсего архивариус… кому какое дело до моего чутья?
Это было сказано с насмешкой.
— А если дело есть?
— Тебе?
— Да.
— Свой интерес?
Отрицать очевидное было глупо.
— Да.
— Загляни завтра… или послезавтра… как-нибудь загляни, а я поищу… глядишь, и найдется что-нибудь…
— Спасибо.
— А театр ты зря не любишь.
Глава 18
Мэйнфорд был зол и мрачен.
— Где тебя Бездна носит? — поинтересовался он, оторвав взгляд от бумаг, которые держал так, будто с трудом сдерживался, чтобы не разорвать их в клочья.
— В Архиве, — Тельма надеялась, что выглядит вполне себе невозмутимо. — Я отметилась на проходной.
И уволить ее за опоздание не выйдет.
— И нашла что-нибудь интересное? — бумаги Мэйнфорд бросил в ящик стола.
— Вот, — Тельма протянула футляр со свирелью и книгу. Закладку она еще накануне поставила. — Возможно… техникам будет интересно взглянуть.
— В Архиве? — Мэйнфорд футляр принял, осторожно взялся, за самый краешек, не то не желая и случайно прикасаться к пальцам Тельмы, не то испытывая какие-то свои подозрения относительно содержимого.
— Нет.
— Где же?
— Старый… знакомый… подсказал.
— А сказать про этого старого знакомого было недосуг? — крышку с футляра он снял.
Замолчал.
И молчал долго, этим молчанием последние нервы вытягивая. Затем снял трубку. Надавил на рычаг.
— Кохэн, загляни… кое-что есть по твоему профилю… так что там со старым знакомым? — внимание Мэйнфорда вновь переключилось на Тельму. — Интересные у тебя знакомые.
— Мы… давно не виделись. Я не была уверена, что он захочет говорить со мной… а с полицией и подавно. Но…
— Старый… знакомый… — Мэйнфорд вытащил свирель, и Тельма удивилась, до чего бережны могут быть эти толстые неуклюжие с виду пальцы.
Он держал свирель осторожно, будто сделана она была не из кости, но из пыли и ветра, он и дышал-то в сторону, чтобы случайно не развеять магию, эту свирель создавшую.
— Рассказывай.
Тельма заговорила.
Говорила кратко. Сухо. И стараясь придерживаться исключительно фактов.
— Вот как… очень интересно…
Что именно было ему интересно, Мэйнфорд сказать не успел: дверь приотворилась, впуская Кохэна. Сегодня он был в бледно-лиловом. И наверное, на ком-то другом костюм подобного цвета смотрелся бы смешно, но, глядя на Кохэна, улыбаться не хотелось.