Нашлось на столе местечко и для крохотной алхимической плиты. Пылал алым пламенем кристалл. Раскалялось дно медной джезвы, и вода в ней шла мелкой рябью. У плиты выстроилась череда разномастных банок, содержимое которых цверг изучал пристально, куда пристальней, нежели незваную гостью.

— Я. Тельмой звать, — подтвердила Тельма.

Она отметила и серебряную масленку с куском отменного сливочного масла. И блюдце с сыром, порезанным тончайшими полупрозрачными ломтиками…

…и много иных мелочей, вроде кружевного подстаканника тонкой чеканки.

А после перевела взгляд на самого цверга.

Был он молод, пожалуй, можно сказать, почти непозволительно молод, едва ли не моложе самой Тельмы. Невысок, как сие водится за цвергами, вызывающе рыжеволос — а это уже наверняка человеческая кровь сказалась, поскольку среди цвергов Тельма такой масти не встречала. Волосы его отличались завидной густотой. На макушке он собирал волосы в пышный хвост, еще два завязывал на баках, словно дразня ту, нечеловеческую родню, которая к этакой вольности отнеслась бы без должного понимания.

Баки — это чрезвычайно важный элемент в убранстве цверга.

А вот бороду он брил — немыслимое дело. Или же попросту не росла? И подбородок, гладенький, мягонький, гляделся беззащитным.

Цверг разглядывал Тельму не менее внимательно.

И усмехнулся.

— Ну что, хорош? — он щелкнул по кружевному воротнику колесом, одернул черный жилет, расшитый традиционными золотыми монетами, которые указывали, что роду он принадлежит весьма знатному. — Или как?

— Или как, — отозвалась Тельма. — Мне Архив нужен.

— Поздравляю, — он усмехнулся во все зубы, демонстрируя и золотой, этакое себе свидетельство совершеннолетия, а значит, и мастерства. Знать бы, в какой области. — Ты пришла правильно. А что именно, дитя человеческое, тебе в Архиве надобно?

— Старые дела.

— Надо же, какая неожиданность, — цверг покачал головой, затем вытер пальцы о край платка, того самого, служившего скатертью. — А я уж подумал, что ты решила навестить несчастного Гильдебрахта из любопытства или желания скрасить его одиночество беседой…

— У меня час остался. Меньше.

— Тогда иди, — цверг махнул рукой в сторону полок. — Бери, что нужно. Стол найдешь. Закончишь — поставишь на место… и будь добра, веди себя прилично. Архив все-таки… здесь память хранится.

Память хранилась в аккуратных серых папках, с виду совершенно одинаковых. Разнились лишь надписи на корешках, сделанные аккуратным же почерком. Папки стояли в шкафах. Шкафы выстроились вдоль стен. Изнутри Архив выглядел упорядоченным и огромным…

— По годам смотри, — донеслось откуда-то со стороны выхода. — На шкафах написаны. А на полках уже по алфавиту… если не знаешь имени, то можешь в картотеке глянуть.

Цверг появился в проходе. В одной руке он держал изящную чашку, во второй — пирожок.

— Там несколько направлений классификации. По фамилии потерпевшего. По адресу. По фамилии следователя, который вел дело. По типу совершенного правонарушения…

— Спасибо.

Тельма сказала это вполне искренно.

Фамилия… какую искать? Мамину настоящую? Или ту, под которой ее знали? Адрес… Остров не относится к Третьему округу. Но и Мэйнфорд никогда не служил в округе другом, а если он вел дело, скажем, как и дело Безумного Ника, то и храниться оно должно здесь. Если не само, то хотя бы копия.

Еще бы цверг убрался.

Но нет, стоит, смотрит, если не сказать — любуется.

— В кино сходить хочешь? — поинтересовался он между делом.

— Нет.

— А в театр?

— И в театр не хочу.

— Брезгуешь? — он облизал пальцы.

— Чем?

— Мною…

— Нет, — подумав, ответила Тельма. Она задержалась на развилке между двадцать третьим и двадцать четвертым годами. В этом прошлом папки потемнели, отсырели будто. И было их как-то слишком уж много. — Я не люблю кино. И театр.

— А что любишь? — цверг склонил голову на бок.

— Работу.

— Смешная. Я тоже люблю работу, но это еще не значит, что я должен жить исключительно работой, — он отпил душистый кофе, запах которого дразнил Тельму. — Ладно, мешать не стану… к слову, время было шальным… очередная война… поэтому личность некоторых жертв так и не была установлена.

Тельма кивнула, давая понять, что учтет.

Двадцать второй… двадцать второй год занимал дюжину шкафов. И папок в них было несколько сотен. Некоторые — совсем тонкие, другие — пухлые, иные и вовсе толщиной с солидную книгу. Тельма провела пальцем по пыльным корешкам.