Она едва…

…ее едва…

…в школе ведь предупреждали, что далеко не все артефакты безобидны…

…дремлющие ловушки…

…резонанс по ауре…

…рассеивание внимания, как отвлекающий фактор…

А она взяла и забыла.

Дура!

И сейчас у Мэйнфорда появился замечательный повод выставить Тельму.

Профессиональная непригодность… Боги Бездны.

Но Мэйнфорд не собирался выгонять. Он медленно, как-то слишком уж медленно развернулся к Кохэну, который, присев на корточки, изучал свирель.

— Встань.

Масеуалле подчинился. И от удара заслоняться не стал. Согнулся. Захрипел. Сглотнул слюну. И задышал, пусть далеко не сразу.

— Понял, за что? — поинтересовался Мэйнфорд, ласково похлопав масеуалле по плечу.

— Д-да.

— Точно понял? Или еще поучить?

— Н-не стоит… я… п-понятливый…

— Ну смотри… — Мэйнфорд повернулся к Тельме и та сжалась: на подобные методы воспитания она согласна не была.

Мэйнфорд вздохнул и почесал затылок.

— Ты… как?

— Нормально. Почти…

— Есть хочешь? Хочешь, конечно. Кохэн…

— Понял. Только уберусь сначала, а то мало ли… ты сам как?

— А никак, — Мэйнфорд, наклонившись, поднял свирель. — Я-то вообще ни хрена не понял. Так что… давайте, объясняйте… нет, сначала вот ее накорми, а потом объясняйте… и переодеться возьми, а то мокрая, как дохлая мыша.

Великолепно.

С мышью ее, конечно, сравнивали, но вот чтобы с дохлой…

— Извини, — Мэйнфорд ущипнул себя за ухо. — Но… ладно, вали за едой. А ты сиди уже… на вот.

Из старого шкафа появился старый же, если не сказать, древний плед. От него разило нафталином, и еще пылью, и кажется, виски, но сам факт заботы умилял.

Как ни странно, вернулся Кохэн быстро, с подносом, на котором уместился фарфоровый кофейник, тройка чашек, сахарница на тонких паучьих ножках, кувшинчик со сливками…

Экая роскошь.

Тельма, если бы не была так вымотана, удивилась бы.

Поднос поставили на стол, и Мэйнфорд, стоило ей пошевелиться, буркнул:

— Сиди уже… а еда где? — этот, исключительно вежливый вопрос адресовался уже Кохэну, и тот ответил кивком, вышел и вернулся, но уже не с подносом, а с парой промасленных пакетов.

— Надеюсь, ты не на диете? — запоздало поинтересовался он, протянув пакет Тельме.

Диета?

Да она за один запах жареного мяса, который из пакета сочился, убить готова.

— Не на диете… не спеши, никто не отберет.

Ели молча.

Тельма сосредоточилась всецело на гамбургере, на мягкой булочке, щедро посыпанной кунжутом, на салате, листья которого не успели превратиться в мокрые тряпки, на сочной говяжьей котлете и куске сыра, что расплавился ровно настолько, чтобы тянуться тончайшими нитями, но в то же время не растекаться.

Гамбургер был хорош.

И соус к нему.

И кофе, черный, крепкий до того, что каждый глоток его приходилось запивать водой. Откуда-то к кофе появились шоколадные трюфели, пропитанные коньяком, и Бездна задери, это было чудесно.

— А теперь говори, — не то велел, не то дозволил Мэйнфорд, при том с трудом подавив зевок. Тоже не высыпается? В нынешнем состоянии благостной сытости Тельма даже была готова посочувствовать ему.

Немного.

— Да в общем-то говорить особо не о чем… старая вещь, очень старая… я бы сказал, древняя.

Указанная вещь вернулась в бархатный футляр.

— Это не… — уточнила Тельма сиплым голосом.

— Все может быть, — Кохэн понял с полуслова. — Хотя… не знаю… я помню ту легенду… и не только вашу легенду. Мой дед, пусть сожрет его Бездна, рассказывал ту историю иначе. Он говорил о людях, которые пришли из-за моря и назвали себя детьми бога. И не было никого, кто бы усомнился в их словах. И сам Император, обласканный Солнцем, склонился пред ними, одурманенный волшебными голосами…

Нет, все-таки это не может быть она.

Слишком… просто?

Совпадение?

Бывают совпадения, но чтобы вот такие…

— Дед сказал, что… последний Император был глуп и слаб, он не решился последовать заветам предков и не взошел к солнцу, а потому и не сумел противостоять волшебному голосу. И это сгубило всех масеуалле. Боги вмешались, но поздно. Белых людей стало слишком много. У них была сталь. И сила. И многое, чего лишены были масеуалле, за которыми стояла лишь ярость их богов.

Это Кохэн рассказывал, глядя в чашку с кофе, которую держал в горсти.