— Вот видишь? — шепчет он мне на ухо. — Ничего страшного.

Он кладет подбородок мне на макушку. И пару минут мы просто стоим. Странно касаться кого-то, не ощущая необходимости убежать.

Он ведет меня обратно к ограде. Едва заметная улыбка растягивает уголки его губ.

— Эй, а ну-ка посмотри.

Мне не нравится, как это звучит.

— На что посмотреть.

Он разворачивается и маленькими шажками движется к центру катка, оставляя меня у ограды в полной беспомощности.

— Просто смотри! — кричит он.

Он движется так неожиданно грациозно, что это кажется нереальным. Он начинает нарезать круги и успевает сделать половину восьмерки, прежде чем его ноги запутываются и разъезжаются. Он даже не падает, а, скорее, оседает.

Я пытаюсь подбежать к нему. Но лед вылетает из-под ног, и я больно приземляюсь на коленки. Задыхаясь, я подползаю к нему. Он лежит на спине.

— Стэнли!

К моему удивлению, он смеется, хотя звук получается напряженный и отрывистый, словно он хватает воздух ртом.

— Ты рехнулся, — я помогаю ему встать, и он обнимает меня за талию. Он хромает чуть больше обычного, пока мы уходим со льда. Мы садимся рядом на скамейку, запыхавшиеся и потрясенные. Он улыбается, в уголках его глаз появляются морщинки.

Я смотрю на его ноги.

— Ты уверен, что ничего не сломал.

— За меня не переживай. У меня же железные стержни в бедренных костях, помнишь? — он ударяет кулаком по ноге. — Я бионический человек, меня не прошибешь.

— Ну, голову твою точно не прошибешь. Она у тебя целиком каменная.

Он удивленно смотрит на меня и кажется немного озадаченным.

— Подожди, ты что, пошутила? — широкая улыбка растягивается по его лицу. — Не могу поверить. Ты пошутила!

— Ну я умею шутить, знаешь ли.

Он снимает шапку и трет лоб, улыбаясь. На щеках у него яркий румянец, кончик носа розовый от холода, а волосы взъерошены — в каких-то местах прибиты, в каких-то торчат торчком. На соседнем дереве висит рождественская гирлянда, хотя еще даже не декабрь, и я вижу, как огоньки отражаются в его глазах. Был бы у меня фотоаппарат. Я закрываю один глаз и щелкаю затвор в своей голове — я иногда так делаю, когда не хочу забыть какую-то картинку. Я протягиваю руку и провожу по его рукаву. На ощупь он мягкий.

Затем я замечаю, что его дыхание стало затрудненным.

— Насколько больно, — спрашиваю я, — по шкале от одного до десяти.

Он задумывается, потом бормочет:

— Четыре.

Я смотрю на его пульс, бьющийся на шее: 135 ударов в минуту, и про себя думаю, что это, скорее, шесть. Он сегодня перегрузился, но я знаю, что лучше это не обсуждать. Ему просто нужно было сделать то, что он сделал.

Стэнли ерзает на месте, приоткрывая и закрывая рот. Наконец он глубоко вздыхает, залезает в карман пальто и что-то достает оттуда. Это гвоздика. Цветок кроваво-красного цвета с множеством тоненьких сморщенных лепестков, немного придавленных от долгого нахождения в кармане.

Он протягивает цветок мне. Его кадык ходит вверх и вниз.

— Держи.

Я смотрю на него.

— Я сказал, что хочу за тобой ухаживать, помнишь?

Я медленно беру цветок из его рук и чувствую, как теряю душевное равновесие. Голова кружится. У красной гвоздики есть значение в языке цветов. Но когда я пытаюсь вспомнить, какое именно, внутри меня что-то вздрагивает.

У Стэнли напряжены плечи, он сидит крепко соединив руки на коленях. Румянец на его щеках становится ярче, заползая на уши.

— Стэнли… я… — пальцы крепко сжимают стебель, — я…

— Я просто хотел тебе ее подарить, вот и все. Тебе не нужно ничего говорить.

Я крепко держу гвоздику, не зная, что с ней сделать, поэтому убираю ее в карман пальто.

Он натягивает шапку на уши, берет трость и поднимается.

— Поехали обратно?

Я встаю, и мы идем обратно к машине.

Когда я оказываюсь в своей квартире, я достаю гвоздику из кармана и рассматриваю. Лепестки прибились, листья помялись, стебель сломался, из него, словно кровь, сочится прозрачный сок. Я своими неуклюжими лапами выбила из цветка остатки жизни.

Но я все равно не могу просто выбросить его. Я беру прозрачный скотч и обматываю стебель, как будто накладывая повязку. Потом набираю воду в стакан и ставлю гвоздику на кофейный столик.

Если подумать, цветок — нездоровый подарок: отрезанный репродуктивный орган растения, жизнь в котором поддерживается через подобие питательной трубки. Какой смысл оттягивать неминуемую смерть?

Но, может быть, в этом и суть. Все смертно. Все, что мы делаем в промежутке, просто откладывает неизбежное… и все же в этом есть красота и нежность. Стоит ли оно того?