– Отобрали?

– Еже продать не успел забрали на постой – от товарного сбору утаил, дескать. Эх, горе горемычное. Сманил же диавол в этот Нерчинск, инде зде и торговати-то не с кем.

– А цины?

– К ним не пущают. Посольство токмо с месяц яко убрались. Одни служилые, да голь дикари. Во-то братца дожидаючи, еже бы выкупит меня, уж Бог с ним с товаром.

– Тебя единаче овый рыжий черт разорил? – раздался во тьме голос Акима.

– Рыжий?

– Погань рыжебородая с шавкой своей коротышкой носатой.

– Энто пятидесятник овый, Рогаткин? – как-то насторожился вдруг незнакомец.

– Клички ерпыля не ведаю, а по чину пятидесятник и есть.

– Да вы с ними братися зане?

– Пограбили они нас и без сказок сымали сюды. Я этому ерпыленку нос откушу, дай токмо выбраться!

То ли прозвучало это слишком по-разбойному, то ли еще по какой причине, но незнакомец умолк. Филиппу показалось, что он напуган.

– Слушай, – обратился Завадский в темноту, – кто этот рыжебородый?

– Да вы что, братцы, верно не ведаете поперек кого сгрели?

– Разбойник в услужении у воеводы?

Торговец засмеялся в темноте.

– Обороти, братец.

– Не тружай – сказывай! – подал голос Антон.

– Су рыжебородый ваш – строгановский приказчик в Приамурье – Голохватов.

– Строгановы? – удивился Завадский.

– Они зде десная власть, а не твой воевода! Богаче их не токмо в Сибири, во всей России нету! Почитай вся земля от Новгорода до Ичи под их областью.

– Во-то прямо вся? – усомнился Аким.

– Вонми, помещики наши Брагины завели на Лене промыслы было, с истынями и семьями совсельными, притязаниям строгановских приказчиков воспротивилися, абие пришел из Москвы приказ промыслы передать Строгановым, помещиков с семьями сослать в Пустозерск, а воеводу давшего грамоту Брагиным – с воеводства сняти! А идеже Строгановы? Тыщи верст от нашего краю! Промыслы, заводы, солеварни, порты, земли, а и леса – почитай все их на Урале, а сегда и в Сибири.

Да, вот она настоящая власть, подумал Завадский. Не оружием она добывается, а деньгами. И это тебе не пара сухих абзацев из учебника истории. Это настоящая жизнь.

Примерно через час рядом за стенкой зазвучали голоса, заскрипели тяжелые засовы, в лица ударил дневной свет. Узники жмурились, моргали. В проеме показались широкоплечие фигуры. Филиппа, Акима и Антона расковали, грубо выволокли, потащили за избу, бросили в лужу перед раскисшей окровавленной плахой, присыпанной солью. Здесь, под черным тынами, в самом углу острога, сокрытом от площади трехклетным юзилищем и допросной избой, солнца было мало и еще оставались под мостами смешанные с грязью почернелые снежные сугробы. Из темного угла рычала собака.

Узников посадили на колени, перед ними вышел коротышка со стрельцами и с неприятной улыбкой поглядел на Завадского. Руки он упер в бока. Филипп заметил, что в правой он держит его грамоту.

– Ну что, купчишка, думал самый хитрожопый? – весело спросил коротышка, после чего разорвал грамоту и швырнул Завадскому в лицо. Некоторые клочки осели на его бушлате, некоторые упали на плаху, а иные плавали в луже, в которой Филипп стоял на коленях.

Завадский глядел на полы кафтана коротышки, края которого были измазаны грязью и подумал – хорошо, что он назвал его купчишкой. Значит, все-таки не знают, что они раскольники.

– Что тебе нужно? – спросил Филипп, поднимая взгляд на коротышку.

– Сказывай, иде припрятал пушнину, чужеяд.

– И после этого ты угомонишься?

Коротышка кивнул кому-то за спиной Завадского и сразу же Филипп получил сильный удар в ухо, от которого завалился на бок в лужу.

Им связали руки и ноги, бросили ничком в телеги, как скот. Лошади сразу же шибко понесли, так что узники болезненно ощущали каждую кочку и корягу. Филипп напрягал все мышцы, стараясь отворотить голову от вонючей, смешанной с грязью соломой казенной телеги. Когда по голосам понятно стало, что они уже за острогом, Аким вдруг запел громким голосом:

Бережечик зыблетца,

да песочик сыплетца,

а ледочик ломитца,

добры кони то-о-онут,

молодтцы томятца-а-а-а.

Кто-то ошпарил его хлыстом. У Акима перехватило дыхание, дрогнул голос, но он продолжил петь, а точнее орать:

Ино, боже, боже!

сотворил ты, боже,

да и небо-землю, –

сотвори же, боже,

весновую службу-у-у…

– А ну прикуси язык, мотыло! – сидевший над ним крупный стрелец сильно ударил его кулаком между лопаток.

– Сиволап, сунь ему онучу в глотку!

– Лучше язык отсекни!

– Эй, полегче! – крикнул Завадский, догадавшийся зачем Аким орет. – Только он знает, где пушнина!

Тем временем, среди остальных братьев, прятавшихся в это время у дороги за курганом, первым услыхал знакомый голос Бесноватый. Он взбежал на холм и увидел, как по дороге в их сторону несется обоз из четырех крепких телег, запряженных в резвые пары в сопровождении шести всадников. Обоз обгонял тележенки и сани, которые волокли по лужам обычные лошаденки. Некоторые от греха подальше теснились к обочине, останавливаясь, встречные шарахались в ужасе.