Иногда бывали вполне сносные дни, в которые он мог даже улыбаться, оставаться спокойным, понимать, о чем говорят преподаватели, делать конспекты. А иногда на него накатывала волна цунами из отчаяния, безысходности, беспросветности. В такие дни он видел все как в тумане, сквозь непроизвольные образы, будто через толстое стекло, которое не пропускает ничего извне. В последнюю сессию он половину предметов уже не делал сам, она ему помогала. Конспектами, шпорами, словами. Он никогда в своей жизни не списывал и не брал у кого-то тетради, но теперь ему было уже плевать.

В один из безнадежных дней, когда небо казалось особенно черным, ровно, как и сердце, он спокойно оделся, тщательно повязав шарф и как обычно натянув перчатки на свитер. Застегнул молнию до подбородка, накинул капюшон поверх шапки, туго зашнуровал ботинки и вышел на улицу. Это был морозный вечер, щепало щеки, а на шарфе оседал иней из-за дыхания. Он все шел и шел, очень долго, может быть час, а может быть все три. Мимо мелькали здания, люди, машины, заснеженные деревья, и снова люди и снова машины. Чужой мир, странный мир был повсюду. Так зачем ему оставаться в этом мире? Он сам не понял, как и когда оказался на мосту. Здесь было шумно и ветрено. Он дошел до середины, встречные фары слепили глаза, ветер дул в лицо, и из-за этого потекли слезы, как бы он ни щурился. На середине он повернулся, на него смотрела черная бездна ледяной реки. Может быть, именно там, в этой бездне ему и место? Такому же темному, холодному, непонятному. Его притягивала эта пустота, слегка поблескивающая серебряным снегом из-за огней города.

Пустота… По всему телу разлилась, заполнила, черная дыра, которой все мало. Все, что у него есть никому не нужно. Все, кто он есть, ничего не значит. Он взялся рукой за ржавый много раз крашенный поручень, схватил его крепко, подтянулся, перебросил ноги и сел на перила. Всего миг, всего одно движение, и этого будет достаточно. Внизу крепкий лед, который закончит все то, что ему невыносимо. Сидеть на перилах тонко, больно и холодно. Ему уже давно холодно, только заметил почему-то сейчас. Какая-то машина сзади проехала и засигналила, какая-то остановилась, кто-то что-то говорит и идет сюда. Это последнее, что он хочет, говорить с кем-то, обращать на себя внимание. Перед глазами туман, сердце бешено бьется, всего один миг и все закончится, нужно только отпустить, разжать пальцы. И он отпускает. Слегка отталкивается ногой и летит вниз. А потом все заканчивается и пустота.

Он очнулся стоя посередине моста, держась одной рукой за ржавый много раз крашенный поручень. Нужно только подтянуться. Почему он этого не делает? Почему он не может этого сделать? Тонкая, почти прозрачная ниточка надежды, что может быть все будет иначе, тянет его назад, и не дает сделать следующее движение. Только убедиться, нужно только убедиться, что эта ниточка существует, что она правда есть. Он трясущимися пальцами достает телефон и набирает номер.

Она приехала на такси спустя двадцать минут, все это время разговаривая с ним, слушая его всхлипы, благодаря бога за то, что он позвонил, и моля водителя ехать быстрее. Она выбежала из машины, перелезла через высокий бордюр и обняла. Так крепко, как только смогла. Спустя пять минут у нее получилось затащить его в такси, еще через двадцать они сидели в ее комнате. Точнее, она сидела на кровати, а он лежал рядом под пледом, положив голову ей на колени. Она гладила его по волосам, повторяя и повторяя только одно: все хорошо, все хорошо. А он думал, что может быть надежда все-таки есть. И крепко уснул после выпитой чашки горячего чая.

А дальше наступило лето. Как будто сразу, как будто по щелчку пальцев бога. Это было их третье лето, жаркое, солнечное лето. Он всегда любил солнце, то, как оно прогревает до костей, палит, будто уничтожает. Ему нравилось подставлять лицо, жмуриться, погружаться в прохладную воду реки, спокойно плыть. Его кожа никогда не загорала ровно, становилась только чуть темнее и краснее, а вот на ней загар ложился так, словно прилипал мягким бронзовым цветом. Ее все любили, даже солнце. Правда, это долгожданное, желанное лето, когда они могли как можно больше времени провести вдвоем, стало лишь ударом под дых.

Да, в предыдущие года у них не так уж и много получалось побыть вместе. У нее друзья, тренировки, соревнования, разъезды, и много чего еще. Это была ее жизнь, в которую он входил частью, неотъемлемой, пусть и не такой большой, но всегда значимой. Но в этот раз все изменилось, и он ничего не мог с этим поделать. Еще весной, это произошло еще весной. Он точно помнит какая погода стояла в тот день. Было уже жарко, листья на деревьях полностью распустились, где-то даже впервые стригли газоны, солнечные лучи приятно грели, а в тени все еще веяло холодным ветром. Она помахала ему рукой и села в автобус вместе со своей командой, они ехали на какие-то соревнования. Если бы он знал, что именно произойдет дальше, то уже самим этим утром ненавидел бы этот день всей душой. Но тогда он еще не знал, а узнал об этом спустя несколько дней, выходя вместе с ней из здания университета.

Рядом со входом стоял какой-то парень, высокий, спортивный, до отвращения милый. Так говорят про тех, кто будто сошел с обложки журнала. На нем была идеально отглаженная белая футболка, такая же идеально отглаженная синяя рубашка, светлые джинсы, белые кроссы без единого пятнышка или царапинки. Его светлые слегка волнистые волосы были уложены так, словно он только что побывал в салоне, а улыбка излучала доброжелательность, кажется, даже к маленькой луже, что мирно покоилась в метрах двух. Наверное, именно про таких говорят все, что связано со светлым будущим, перспективами, манерами и всем прочим, что можно назвать милым, надежным, и отвратительным. Этот парень, улыбаясь, и легко шагая, так, будто ему по жизни все дается так же легко, прошел к ним, и протянул ей красную розу.

Он не помнил, о чем говорили эти двое, почему смеялись, почему обнялись так, будто хорошие знакомые давно не виделись. Почему она повернулась к нему и сказала: ну, мы пошли. А потом помахала ему рукой, и зашагала дальше по улице рядом с этим подобием человека. Он помнил только свою злость, ненависть, черные пятна в глазах, сжимающиеся кулаки и мерзкое чувство подступающей тошноты. Как он узнал позже, они познакомились именно на тех соревнованиях, все прочие обстоятельства знакомства и того, что было дальше, точно так же растворились в сознании как ненужный хлам, забылись. Осталась только пустота.