Одна, посреди бескрайней степи, чужая для русов; лакомая добыча для путников, встречавшихся ей на дороге; ценная награда для приспешников Багатур-тархана. Она была обречена с самого начала. Обречена и глупа, потому что отказывалась это понимать.

Так в итоге и случилось. Когда ее поймали? Прошла ли хотя бы неделя призрачной свободы? Иштар уже плохо помнила, ведь дни давно слились для нее в одну нескончаемую череду сухих лепешек, которые приносили ей бессловесные рабыни. Наверное, она продержалась тогда подольше, чем неделя. Десять дней? Сколько прошло прежде, чем ее настиг посланный отцом отряд? Прежде, чем ее связали, словно жертвенного барана, и надели на голову темный мешок?

Стоило ли оно того, Иштар?

Тогда она об этом не подумала. Но теперь-то у Иштар появилось очень много времени на раздумья. Целые дни, что складывались в недели. Дни, наполненные тишиной, пустотой и оцепенением. И одиночеством. И страхом. И неизвестностью. Из уголков шатра, куда не простирался тусклый свет факела, с Иштар говорили темные тени. Они нашептывали ей кошмары, они заставляли ее цепенеть от страха, отчего ее дыхание становилось лихорадочно-прерывистым. Тени шептали ей ужасные вещи. Она напоминали ей о Барсбеке, а Иштар зареклась его вспоминать.

Была лишь одна мысль, которую Иштар гнала от себя прочь всеми правдами и неправдами. Которую она запретила себе думать.

Барсбек. Со дня побега она ничего о нем не слышала и не видела его. Но надеяться на милосердие Багатур-тархана не приходилось. Вовремя же она задумалась о своем полюбовнике, лицемерная дрянь! Беспокоиться о нем следовало, когда Иштар украла коня и сбежала, оставив его, спящего, позади себя. Она ведь даже не обернулась тогда. Что же теперь переживать?.. Она уже предала Барсбека, уже подвела под наказание от отца.

Она хотела свободы. Ну, какова тебе твоя свобода, Иштар?..

Наверное, просиди она подле того столба еще несколько дней, то окончательно обезумела бы, и одним утром рабыни нашли бы на ее месте потерявшую всякий разум старуху. Но однажды в неурочный час, когда до прихода служанок оставалось еще много времени, в шатер вновь вошел Багатур-тархан.

Иштар мазнула по нему равнодушным, тусклым взглядом и отвернулась. Она даже не удивилась толком, увидев отца. Следом за ним, пятясь и кланяясь, вошли рабыни и два незнакомых ей хазарина.

— Выкупайте ее, — Багатур-тархан презрительно скривился и нарочитым движением взмахнул полами богато расшитого кафтана, чтобы даже ненароком не коснуться недостойной дочери.

Пока до Иштар доходил смысл сказанного, в шатер притащили деревянную бадью, и рабыни ведрами натаскали в нее воду. Полог, наконец, приподняли, и внутрь проник упоительно свежий воздух и дневной свет. Иштар едва не задохнулась, когда почувствовала множество разнообразных запахов, которые уже успела позабыть. Затем до нее долетели звуки: ржание лощадей, гомон мужских голосов, топот шагов, скрип повозок, шелест одежды. Степной ветер принес острый, соленый дух кочевого лагеря, но тогда он показался изголодавшейся Иштар вкуснейшим из ароматов.

А потом солдаты отвязали ее от столба и вздернули на ноги, но лишь для того, чтобы тут же подхватить ее, обессиленную, на руки, когда она покачнулась и едва не рухнула обратно на землю. До деревянной бадьи ее донесли, и рабыни срезали с нее грязные лохмотья, которые когда-то назывались одеждой. А потом Иштар погрузилась в теплую воду, и сознание ее покинуло.

Она не чувствовала, когда рабыни мыли и терли ее грязное тело, смывая недели, что она провела в заточение. Они омыли ее багровые, вспухшие запястья, вычесали колтуны из ее некогда роскошных волос, натерли кожу мыльным корнем и благовониями, чтобы вытравить прочь затхлый запах деревянного столба и истрепанной шкуры.

Наказание Багатур-тархана истощило ее тело, и от Иштар остались лишь острые кости, обтянутые кожей. По спине двумя крыльями выпирали лопатки; о согнутые колени можно было порезаться, равно как и о заостренные, исхудавшие скулы. От нее прежней остались лишь глаза. Темные, по-прежнему живые. Но некогда пылавший в них огонь потух, превратившись в грязный пепел.

Когда Иштар очнулась, рабыни помогли ей вылезти из остывшей воды. Ее закутали в мягкий, нежный шелк и дали напиться разбавленного кумыса. Он показался ей вкуснейшим лакомством на свете, после недель, проведенных на сухих лепешках да воде. На ее запястья нанесли целебную мазь и наложили повязку. Ее усадили на мягкие подушки и роскошную шкуру, набросили на плечи меховую накидку, и рабыни принялись вплетать ленты в ее косы.

Спустя время к ней вновь зашел Багатур-тархан — служанки как раз закончили с ее прической. Повинуясь его резкому жесту, рабыни и солдаты спешно покинули шатер, и отец с дочерью остались наедине. Вскинув подбородок, Иштар выдержала его долгий, пристальный взгляд. Ей нечего стыдиться, и больше она не будет опускать перед отцом голову.

— Ты жива лишь потому, что, но неведомой мне причине, приглянусь тархану русов, — выплюнул Багатур-тархан с отвращением.

Иштар растянула тонкие губы в лживой улыбке. Как будто она когда-либо думала, что отец любит ее как свою дочь.